Я аккуратно сунулся поближе к ее лицу, одновременно запустив пальцы обеих рук в волосы, и лизнул уголок ее губ. Тут, вдруг (опять — вдруг!) , неожиданно, мне навстречу, был тоже высунут кончик языка, и мы, наконец-то встретились. Одновременно с этим историческим событием, я почувствовал, как участилось ее дыхание.
Таким образом, мы некоторое время ласкали друг друга кончиками языков, но поскольку, она не делала никаких попыток повернуть мне навстречу голову, или даже сильнее высунуть язык, я решил вернуться к ее попке. Ведь никаких резких действий, а тем более, даже мягкого насилия мне не хотелось. Через ушко, шейку, плечики и позвоночник я вернулся в нижнюю позицию. Взявшись обеими руками за ее ягодицы, я начал с некоторой силой их массировать, одновременно слегка раздвигая. Дыхание ее еще участилось.
Одновременно мне стали мешать ее трусики, которые стягивали все еще нижнюю часть ее попки и самый верх ножек. Не мудрствуя лукаво, подбодренный ее частым дыханием, я встал на одно колено и просто — стянул их. Совсем. Она опять слегка помогала мне, приподнимая те части тела, которые требовалось. В результате последней атаки, боль и печаль моя — Марина, осталась в одних полосатых гольфиках.
Чтобы раздвинуть ее ножки (ну, хоть чуть-чуть! помогай, Господи!) , приподнятое ранее колено, я опустил не сбоку нее, а между ногами. Тут же переместил туда и второе колено. В результате мне открылась не только попка полностью, но и часть ее щелки, которая ближе к анусу. Я опять стал массировать ей ягодицы, верхнюю часть ляжек ног, теперь уже более откровенно, опуская большие пальцы рук к губкам, немного разводя и сводя их. Потом стал целовать обе половинки попки, сначала снаружи, потом — опускаясь все глубже.
Соратники мои, братья и сЕстры! Она была — МОКРАЯ!
: О, Марина, милая девушка, могильный цвет, — как хочу я неразбуженного тела твоего! В одну из ночей смущенной твоей красотой весны, жду тебя за тихой рекой, и то, что случиться с нами в эту ночь, будет похоже на пламя, пожирающее ледяную пустыню, на звездопад, утонувший в осколке зеркала, выпавшего вдруг из оправы, дабы предупредить хозяина о грядущей смерти, это будет похоже на свирель пастуха и на музыку, которая — еще не написана:
: Кыш, кыш! Изыди, Сатано! . .
Но мне же мало было только тактильных ощущений! Мне хотелось ее щелку — поцеловать. Стал подбираться. Потихоньку, чтобы не испугать, не дай Боже. Целовал ягодички, ножки рядом с попкой: сначала с наружной стороны, а потом и — с внутренней:
Добрался, наконец. Вытянул язык и принялся нежненько полизывать. Правда до клитора в такой позе я достать не мог, конечно. Ну, не муравьед же я! Однако постанывания стали явно явственнее и дыхание еще участилось.
Вдохновленный результатом я усилил натиск, в результате чего мой нос, практически уткнулся ей а анус. И тут меня ждало некоторое разочарование: от попки моей Дульсинеи явственно отдавало говнецом. Девочка-то была — не мытая!
Запал сразу несколько угас, и я начал думать, как бы ее (потактичнее, потактичнее, пожалуйста! не разрушить бы достигнутого) помыть. Желательно — самому.
Из приличия я еще немного поласкал ее щелку языком, а потом предложил выпить слегка и закусить шоколадкой, что ли, поскольку за всем этим балетом время уже перевалило за полночь. Она — согласилась.
Свет у нас, кстати, как был потушен, часов в 7 вечера (весной еще светло почти, а пугать мне ее не хотелось) , так потушенным и остался — горел в коридоре, у нас только — отблески. Это мне весьма мешало наслаждаться девичьим тельцем-то. Обидно, блин!
Пока наливал новые стаканы, резал яблоки и ломал плитку шоколада, я, будто, между прочим, сказал ей невпопад, что надо бы, наверное, в душик наведаться, а то я набегался сегодня по магазинам-то, напотелся. Не неприятно ли ей? Она ничего не ответила, из чего понял, что — догадалась. Сообразительная была девочка. Не зря я ее естественным наукам обучал.