Рванул к нему. С размаху залепил оплеуху и заорал:
— Никогда, слышишь щенок. Никогда я ****ью не был, и твоей не буду. Недоволен? — Съ**ал на**й! Пусть лучше они меня ебут: и я их. Запомни! Или мы вместе е**мся на равных или я тя один. И не тебе решать быть ли мне еще с кем-то.
Глупость я сейчас скажу огромадную, но и ты мне: как бальзам на душу: и я в тебя: втюрился сразу: как пацан зеленый. Может даже полюбить смогу: Мне тоже никто на**й больше не нужен. Но: решать тебе:
Вышел во двор к умывальнику, смыл кровь с лица. Кровоточила разбитая верхняя губа. Ледяная вода остудила. Чувствуя, как горит, подергивается и разбухает скула, уселся в беседке и закурил. Видно, придется убирать свои вещи обратно из нашего романтического гнездышка. Хм, каким оно могло стать: А, по**й. Я ему все сказал. Из дома вышел Ваня с полотенцем. С распухшим лицом в крови, не знаю чьей. Хмуро зыркнул исподлобья, умылся и побрел обратно.
Не хотелось его видеть. Зашел к ребятам и завалился в постель. Те сразу засуетились, стали расспрашивать. Витя метнулся в кухню и притащил кулёк со льдом. Дрон стал осматривать тело. Только Богдан сидел безучастно и настойчиво ловил мой взгляд. Андрей сидя у стенки, подтащил к себе, уложил мою голову на колени и приложил к скуле лед. Витя примостился снизу, нежно поглаживая грудь и живот. Бодя вышел. Дрон рокотал всякие успокоительные глупости ласковым басом своим и поглаживал по щеке. Минут через 10 вернулся старшой. Сказал, что Ваня закрылся у себя. После ужина в честь гостя решили сделать барбекю из кабанчика. Ужинать я не пошел. Ребята притащили жратву и закуску в комнату. Принялись пить первачок. Я уныло напился, завалился на боковую и вздремнул.
Разбудили меня, когда все уже было готово. Дождя и ветра не было. Невзирая на холод, решили уговорить кабанчика в центральной беседке под салаты и водочку. Развели большой костер. Комаров уж который день не было вообще. Ребята в ярких лыжных комбинезонах выглядели довольно экзотически. Все как-то даже чересчур веселились и хохмили. Я постоянно ловил на своей побитой роже удивленные и злорадные взгляды. Посреди веселья решил покурить у огня. Подошел Петр:
— Рассказывай, что у вас? Иван молчит и пьет.
— Разборки вышли: Твой захотел меня подмять под себя как актив. Я ему популярно все объяснил. Слов оказалось мало. Пришлось применить силу: он решил настоять на своем. Все.
— Ясно, бля. "Милые ссорятся:" Не бзди. Я его знаю. Горячий он у меня, вспыльчивый. Отойдет. Но и это хорошо. Если б ты его уже вы*б, — писец котенку. Не возбухал бы. А так, уважуха. Мужик растет. К утру коль не примет этого, больше его не увидишь. Ладно, держись. Пойду к Остапу бухать. Нам от кабанчика тоже перепало: На базе нынче ночую.
Я с ребятами засиделся у костра допоздна. Вани нигде не было. Тоже со старшими заливается небось. Народ почти весь уже свалил в дом. Холодно. Решили тоже возвращаться в тепло. Кончились сигареты. Вспомнил что вещи мои уже наверху. Решил сходить за новой пачкой.
Дверь в залу была приоткрыта. В камине догорали рубиновые угли. В тусклом свете дворового фонаря, пробивающегося сквозь тюль на постели темнела скрючившаяся фигура сопящего Вани. Стало довольно прохладно. Сходил за дровами и подбросил в камин побольше. Сухие, они загорелись почти сразу и я какое-то время застыл возле огня, всматриваясь в оранжево-сине-зеленые его язычки, жадно лижущие древесину. Огонь оживал, разгорался, озаряя все вокруг глухими красно-оранжевыми сполохами. Обернувшись к распростертому на покрывале одетому парню, заметил на полу рядом валяющуюся пустую бутылку. Ваня сам вылакал почти весь коньяк.
Не хотелось его тревожить. Взяв пачку сигарет, я уже выходил на перекур: но передумал. Надо-таки раздеть и уложить в постель нормально. Пусть спит спокойно, а я переночую у ребят. Вернулся. Куртка, свитер, кроссовки, джинсы перекочевали на кресло. Отвернул одеяло, перекатил безвольное тело на простынь и уже хотел укрыть, когда он вырвался из пьяного забытья, но не окончательно.
— Кир, ты: Я так ждал. Я: так люблю. Останься, не уходи. Кирушка, я так тебя: — залепетал он пьяно, слабо обнимая меня и льня всем телом.
Дальше лепет стал совсем уж неразборчивым, и Ваня принялся слюнявить мне лицо и шею подобиями поцелуев: Я был сильно на взводе, возбудившись еще при его раздевании. Хотел его неимоверно. Спокойно мог воспользоваться этим телом и трахать его как и сколько желал: Но так было нельзя. Это было неправильно, подло. Преодолев себя я, целуя и обнимая его ласково, ворковал что-то успокоительное, пока он не затих снова. Осторожно выбравшись из постели и укрыв его, тихо покинул залу. Надо было успокоиться.