Вышел во двор. Ветра почти не было. Оранжевый свет фонаря обогатился холодным серебристым светом ущербной луны и миллиарда громадных звезд сияющих на бархатно-синем безоблачном небе. Словно умножая их, на фоне черных стен гор, мерцали редкие зеленоватые огоньки светляков. Побродив по двору, налюбовавшись Млечным путем, я уже возвращался обратно, когда из дома показался Петр. Увидев меня, он широко улыбнулся, подошел и обнял. Он тоже был хорошо выпившим, но не пьяным. Прижав к себе, мужик засосал меня мощно в губы, оторвался и потащил к газели. Когда мы оказались у ее боковины, противоположной дому, Петро вновь принялся жарко целоваться, обнимая, гладя и прислонив спиной к борту машины. Оторвался и зашептал:
— Ну что, не помирились? Знаю, знаю… Малой нажрался в умат и я его оттащил в залу. Дрыхнет счас без задних ног. Спецом его с Остапом споили — пожалели: А мы Кир, мы не спим. И: я еще хочу: напоследок. Как днем. Дважды кончить: от тебя, но не так: Кир — давай. Точно в последний раз. А Ванька, сам увидишь, к утру уже оттает. И все у вас будет путем. Подари мне этот кайф!
Он вновь принялся лихорадочно зацеловывать меня, гладя и крепко по-мужски обнимая. Едва улегшееся после сына возбуждение по новой вспыхнуло с отцом. И я отвечал ему не менее пламенно, дурея от ощущений сильного тела, мощного аромата самца, его железного долбака, вминающегося в живот. Отстранившись немного, Петр надавил мне на плечи руками, опуская вниз, расстегнул и стащил до колен штаны и воткнул в рот свой каменный болт. Закачал, яростно е*я на всю длину. Я лишь пассивно принимал его в себя, упершись затылком в борт газели, оглаживая волосатые мощные бедра и зад. Затем пробрался к очку и воткнул в него сразу два пальца. Глухо рыкнув, Петро задолбил еще яростнее и, ворвавшись в горло, задергался в оргазме: Едва дождавшись конца своего кайфа, рванул за плечи вверх и снова принялся взасос целовать, глубоко проникая в рот языком и сплетая его со своим.
— Так, вот так, кобель. Правильно. А теперь вы**и меня!!! Вы**и, чтоб я умер от кайфа, разорви меня своим буем! . . Счас, погоди, счас-счас:
Он отпустил меня, вытащил ключ, путаясь в штанах. Достал из бардачка какой-то гель, выдавил на ладонь целую кучку и заведя ее за спину, растер по очку. Лихорадочно, в дикой спешке. Упал грудью на седушку, отклянчил зад и разведя ягодицы прохрипел:
— Давай, бля, засаживай! Въ**и, сразу на всю. Кир!
Я в полно ахуе от такого экстрима буквально полыхал страстью. В любой момент из дома мог появиться кто угодно. Тут, правда, был свой нюанс, и дом и туалет были на линии, противоположной нашей стороне газели, да и далековато она была от входа. Но, мало ли кому чего вздумается посреди ночи:
Тем не менее, дрын стоял столбом и чуть не лопался от наполненности. Стоило услышать Петра, как я в один момент уже засадил в него с размаху, вызвав облегченно-болезненный всхрап и задолбил на полную, накрепко зажимая бедра мужика. В мертвой тишине двора стали раздаваться, казалось, оглушительные шлепки двух тел, но обращать на них внимание не было никакой возможности. Дикое желание обладания затмило разум полностью. Не прошло и 2-х минут, как я вдруг неожиданно даже для себя, как-то напополам с болью кончил, когда перед внутренним взором мелькнуло лицо Вани, весело ухмыляющегося. Бля, невозможно! Как так? — не мог прийти в себя я. Долбак торчал и не думая опадать. Дико, яростно хотелось еще!!! Сфинктер Петра жадно жамкал ствол, даря острое наслаждение. Меня била крупная дрожь, над схлестнувшимися телами пар стоял столбом!
И я пошел на второй заход. Теперь уже не так рьяно, размеренно задвигался плотно обжатый нутром мужика, чутко отзываясь вспышками наслаждения от каждой его неровности. Таранил мощно, на всю длину, мимолетно замирая ободком залупы на пульсирующем сфинктере и въезжая до хлопка яиц. Руки заскользили по мокрой от испарины широкой спине, задирая свитер до загривка. Входил до конца и начинал им двигать едва-едва, оглаживая волосню торса и теребя твердеющий болт Петра. Срывался на лихорадочные движения бедер и плавился в остром, как бритва и нежном как пух восторге, уносясь сознанием в нирвану. Казалось так в нем я мог пребывать вечно, долбя и потрахивая, обнимая и жамкая это сильное тело. Не знаю сколько это длилось — минуту, десять, полчаса, и когда мягкие волновые обжимания сфинктера стали сильнее и чаще, я с каким-то махоньким внутренним сопротивлением — постой, не спеши, не так быстро, еще!!! — взлетел на вершину экстаза и забился в его залпах, упорхнув из реальности. Долго, очень долго пребывал в ней, уже не фонтаном и не залпами изливаясь в Петра и вместе с ним.
Пришел в себя, когда мы тряпичными куклами боком лежали на холодной земле, так и не расцепившись, от холода. Обнаженные части тела были липкими от пота, в душе царила блаженная пустота. Нехотя заворочались, расцепились, никакие забрались в салон. Все молча. Намочив полотенце, кое-как обтерлись. Пора расходиться. У машины крепко пожали друг другу руки. Петро обнял, поцеловал:
— Это было!!!: Так никогда, даже в молодости: Так больше мне ни с кем: До смерти не забуду. Никогда:
Еще один крепкий короткий поцелуй и мы разошлись.