— Тебя как зовут? Димон? — неожиданно спросил Архип, бесцеремонно рассматривая лицо стоящего перед ним салабона.
— Дима, — коротко выдохнул Заяц, одновременно с этим кивая головой, словно Архип мог его не расслышать.
— Дима, бля… — невольно передразнивая Зайца, Архип совершенно неожиданно для себя самого улыбнулся… и тут же, стерев улыбку с лица, назидательно проговорил: — Это ты дома был Димой, а здесь ты — Димон… здесь тебе, бля, не детский сад, а суровая школа жизни — с бесплатным, бля, обучением, как говорит наш ротный старшина… понял меня?
— Да, — коротко отозвался Заяц, снова кивнул головой.
— Чего ты мотаешь башкой, как лошадь? Стой, бля, спокойно… если ты Дима, — с напускной строгостью проговорил Архип, глядя Зайцу в глаза… глаза у Зайца были тёмно-карие, и взгляд у этих темно-карих глаз, обрамлённых по-мальчишески длинными пушистыми ресницами, был не оловянный и не глупый, а живой, тёплый, поневоле располагающий. — Дима-Димон… — неизвестно зачем проговорил Архип, вслушиваясь в свой голос… и повторил ещё раз, словно недостаточно хорошо свой собственный голос услышал: — Дима-Димон…
Странные вещи творились с Архипом! Всего лишь каких-то пару часов назад, держа Зайца за возбуждённый член — и, от этого ощущения исподволь возбуждаясь сам, Архип невольно почувствовал, как этот самый Заяц из безымянного салабона превращается для него в обычного пацана, а почувствовав это, Архип неожиданно для себя растерялся, ощутил смутную неуверенность в самом себе, так что пришлось, не долго думая, звать на помощь Баклана… а теперь он смотрел на Зайца с чувством растущей в душе симпатии — он, глядя Зайцу в глаза, видел в Зайце не салабона-задрота, а просто парня, нормального симпатичного пацана, и — это Архипа уже ничуть не смущало и не сбивало с толку, нисколько не напрягало, а даже… даже — наоборот! Впрочем, чему было удивляться, если за два истекших часа в жизни Архипа случились такие немаловажные события! У Зайца — у Димы-Димона — было правильной формы лицо… а ещё — живые карие глаза… и ещё — небольшие, но в меру сочные, по-мальчишески припухшие губы…
— Дима-Димон… а скажи мне, Димон… только честно скажи: тебе хуй сосать понравилось? — неожиданно произнёс Архип, пристально всматриваясь в глаза Зайца.
Вопрос прозвучал грубо — прямолинейно, но во взгляде Архипа, устремлённом на Зайца, не было ни насмешки, ни издевки, ни подкола — не было ничего ни унижающего, ни угрожающего, и Заяц, в свою очередь неотрывно глядя в глаза Архипу, не мог этого не почувствовать… сказать, что ему сосать член понравилось, Заяц не мог, потому что, во-первых, это было б неправдой, а во-вторых… во-вторых, ответить на этот вопрос утвердительно Заяц не мог потому, что это — если бы он сейчас ответил утвердительно — со всей очевидностью означало бы, что он… кто? Голубой? Для Зайца эти понятия — "сосать член понравилось" и "голубой — были совершенно идентичны, и потому сказать сейчас, что ему сосать понравилось, было бы для него равнозначно признанию в том, что он голубой… но Заяц в "весёлом" контексте себя никогда не мыслил, в своих грёзах-фантазиях ни в подростковом возрасте, ни в юности об однополом сексе ни разу не помышлял — и потому думать и говорить о себе как о каком-то голубом ему было сейчас и странно, и совершенно нелепо… но даже не это было главным! Для Зайца, имевшего представления об однополом сексе на уровне примитивных церковно-блатных понятий, сосание члена ассоциировалось с таким словами, как "хуесос", "вафлёр", "защеканец", а это было в казарме уже равносильно самоубийству — в казарме, где маются более сотни молодых самцов, половина которых наверняка тут же окажется по церковно-блатным понятиям очень даже "нормальными", и… если в казарме узнают, что он брал в рот, они, эти самые "нормальные", тут же задрочат его во всех позах и смыслах — и в переносном смысле, и в буквальном… это уж как пить дать! Короче… сказать, что ему сосать член понравилось, Заяц никак не мог! Другое дело, что сосание члена не вызвало у него никакого внутреннего отторжения — он, отсосав у двух старослужащих, не стал биться в истерике, не стал выбрасываться в окно, не побежал искать бритву, чтоб побыстрее вскрыть себе вены, — члены, когда он их сосал, были солоноваты, упруго тверды, горячи… ничего сверхъестественном в самом процессе сосания не было, и Заяц, глядя Архипу в глаза, лихорадочно думал, зачем у него Архип сейчас спросил, понравилось ему это или нет, — Заяц, всё с тем же размытым испугом во взгляде глядя Архипу в глаза, пытался-старался сообразить, как ему лучше ответить — как ему выйти из создавшегося положения с минимальными для себя потерями.
— Ну! Чего, бля, молчишь? Стесняешься признаваться? Я же, бля, вижу… вижу, бля, что понравилось! — с напором проговорил Архип, одновременно с этим невольно подумав о том, что ему самому сосать член у Баклана понравилось, и даже очень… и, продолжая говорить дальше то ли стоявшему перед ним Зайцу, то ли себе самому, Архип так же напористо пояснил: — Да и хуля, бля, здесь такого — неестественного или позорного? Ну, пососал у парня хуец… ну, и что с того? Руки-ноги на месте… так ведь? Так! Зато это, бля, кайф… настоящий кайф! Так ведь? Правильно, Зайчик, я говорю?