— Не знаю… скажи! — тихо и, может, потому как-то странно смиренно — покорно — отозвался Димка.
— Ты знаешь сам… — произнёс Расим, на секунду запнувшись, и в голосе Расима Димка не услышал, не уловил уверенности… не было в голосе Расима уличающей — обличающей — правоты!
— Нет, я не знаю! — упрямо проговорил Димка; Расим, преградив путь Димкиной руке, почему-то не столкнул, не сбросил Димкину руку со своего живота, и он, Димка, по-прежнему ощущал всей ладонью, прижатой к животу Расима, шелковистую упругость тёплой кожи. — Скажи… скажи, что я делал сейчас нехорошее!
— Ты сейчас делал так… ты делал так, как это делают парни с девчонками… — выдохнул Расик, невольно злясь на себя за то, что он вынужден э т о произносить… "неужели Д и м а не понимает сам?!" — подумал Расим, ощущая на животе тёплую Димкину ладонь. — А я… я не девчонка! Зачем ты так делал? Я думал, ты друг… — в последних словах Расима совершенно отчетливо прозвучала нескрываемая мальчишеская обида.
— Какая девчонка… Расик, о чём ты?! — Димка, задохнувшись от нежности, разорвавшей сердце, в невольном порыве подался к Расиму всем телом, и… в то же мгновение Димка ощутил, как ему в пах несгибаемо упёрся твёрдый, напряженно торчащий член лежащего на боку Расика. — При чём здесь девчонка, Расик?! Мы парни, и я… ты подумал сейчас, что я… я хочу тебя обидеть?! Да?! Ты это подумал?! Это?! — Димка, ощущая через трусы возбуждённый член Расима, горячо выдыхал слово за словом, и теперь в его голосе была совершенно другая интонация — Димка говорил жарко, порывисто, спотыкаясь о паузы, почти не думая, и оттого его искренность была ещё убедительнее, ещё неопровержимее; не в силах сдержать себя, Димка придвинулся к Расиму почти вплотную, одновременно с этим скользнув ладонью по пояснице лежащего на боку парня, словно желая его таким образом притянуть, прижать к себе…
*****
Любовь бушевала в словах Димки, и страсть полыхала в его движениях. — Какой ты дурак… Расик… какой ты дурак! — Димка произнёс, проговорил-выдохнул слово "дурак" с такой рвущейся изнутри нежностью, что слово это, грубое само по себе, прозвучало у Димки почти как невольное признание в любви. — Мы парни, и я любого… любого сотру в порошок, кто только захочет… кто только подумает тебя обидеть!"Девчонка"… при чём здесь девчонка, Расик?! Мы парни… мы парни, и мы друзья… мы друзья с тобой, Расик! Разве нам сейчас плохо?
"Мы друзья с тобой, Расик!" — полыхнули Димкины слова — слова Д и м ы — в сознании Расима, и Расим почувствовал, как старшеклассник Д и м а, плотно прижавшись к нему всем телом, страстно вдавил свой твёрдо выпирающий возбуждённый член в член его, такой же твёрдый и возбуждённый… члены у них у обоих стояли… стояли несгибаемо — как каменные!
Друзья… "но разве друзья так делают" — в смятении подумал Расим, не зная, как ему реагировать на столь неожиданный поворот в их отношениях… жаркий напор Димкиных слов, жар его страстью пылающего горячего тела невольно передались Расиму, и Расим почувствовал, как по телу его сладостным возбуждением прокатилась волна удовольствия… "разве нам сейчас плохо?" — догнали Расима Димкины слова… "а разве так можно — разве это не стыдно, не позорно?" — подумал Расим, вопреки возникшим в голове словам ощущая стремительно нарастающее во всём теле чувство сладостного, необъяснимого удовольствия… ему вдруг вспомнилось, что в той школе, когда он учился, был т о ж е случай — п о х о ж и й случай: двое парней-старшеклассников на протяжении полугода регулярно насиловали — трахали — пацана из седьмого класса…
Ну, то есть, в неделю по два-три раза, а то и чаще, после уроков они уводили его к себе домой и, пока родители были на работе, делали с ним всё то, что делают парни в постели с девчонкой, — сам Расик учился тогда в пятом классе, и потому подробности той истории, наделавшей много шума в школе, он, естественно, позабыл… говорили, кажется, что никто того пацана не насиловал, не принуждал это делать — что пацан-семиклассник сам ходил к старшеклассникам домой, потому что ему это всё вроде как нравилось самому, и он сам… он сам всего этого хотел — всё делал совершенно добровольно…
Но вот что Расим, ощущающий нарастающую сладость во всём теле от соприкосновения с телом Д и м ы, теперь вспомнил совершенно отчетливо, так это то, что парней за т а к о е потом судили: когда история эта всплыла наружу, был суд, на котором парням-старшеклассникам дали по несколько лет тюремного заключения… а пацан-семиклассник потом из их школы исчез — никто не хотел с ним общаться, все улюлюкали, смеялись ему вслед, и его через какое-то время родители перевели в другую школу… и ещё говорили, что к тому пацану из седьмого класса через какое-то время стали настойчиво приставать другие пацаны — чтобы делать с ним точно такое же…
— Дима, не надо… не надо так делать! — Расим, отстраняясь, отодвигаясь от Димки к стенке, одновременно с этим упёрся рукой Димке в грудь, энергично отталкивая его от себя. — Пусти меня… пусти!
— Почему?! Расик… — Димка попытался преодолеть сопротивление Расима — попытался удержать тело Расима прижатым к телу своему, но тут же почувствовал, как Расим молча удвоил, утроил свои усилия, чтоб его, Димку, от себя оттолкнуть, и… подчиняясь воле Расима, Димка подал своё тело к краю постели — от Расика в сторону, прочь…
Какое-то время они, оба возбуждённые, оба знающие о возбуждении друг друга, но снова лежащие на расстоянии друг от друга, молчали, — они опять лежали на расстоянии друг от друга, но теперь это было совсем иное расстояние, нежели то, которое их разделяло, когда Димка только очутился в постели Расима: каждый из них, лежащих на разных краях кровати, по-своему осознавал, осмысливал только что произошедшее… Димка думал о том, что, наверное, всё — всё-всё! — он сделал не так, как это было нужно; нужно было не торопиться, нужно было, скрывая свои чувства, потерпеть ещё какое-то время, несколько дней или даже неделю — пусть даже неделю!
— Чтоб Расим проникся к нему ещё большим доверием, чтоб Расим стал близким-близким другом, и только потом предпринимать какие-то шаги, ведущие к подлинному сближению… "я поторопился… " — с отчаянием думал Димка, кусая губы… "я даже не удосужился поинтересоваться у Расика, как вообще от относится к такой любви" — запоздало корил, клял себя Димка, готовый от чувства захлестнувшего его отчаяния провалиться сквозь землю… от безысходности, от ощущения непоправимости совершенного у него, у Димки, готовы были навернуться на глаза слёзы, — он был совсем не сильный, этот взрослый Димка, шестнадцатилетний десятиклассник, фантазёр и мечтатель… и потом: если б он, возжелавший секса с парнем, не был бы в парня — в Расика, то есть — по уши влюблён!
Без любви — той трепетной, нежной, томящей душу любви, что испытывал Димка к Расиму — всё было бы неизмеримо проще: он бы, не обломавшись, не придавая такого сакрального значения первому отказу, без труда, без всякой рефлексии предпринял бы ещё попытку: движимый жаждой секса, он подмял бы возбуждённого Расика под себя, стал бы его уговаривать, стал бы его убеждать, предлагая попробовать, и… нет, наверное, такого пацана, который в нормальных условиях смог бы наотрез отказаться от подобного предложения…
Всё это было бы и возможно, и вполне осуществимо, если б он, Димка, не был бы в Расима влюблён, — как ни странно, но именно любовь делала Димку в той ситуации, в какой он оказался, совершенно беспомощным… он не секса хотел, точнее, не только секса — он Расима любил, и хотел он перво-наперво понимания… он, Димка, хотел любви! Он лежал в полуметре от Расима, от любимого Расика, и — страсть, растерянность, нежность, обида разрывали влюблённое Димкино сердце… любовь, неистребимая любовь пылала в юной душе влюблённого Димки!