Конечно, Димка такое – чтоб попу ласкать языком – нередко видел на фотографиях, которые он среди прочих геевских фоток находил на сайтах с гей-эротикой, но, думая о Расиме, мечтая о страстной любви с Расимом, в своих сладостных грёзах-фантазиях Димка т а к о е ни разу не представлял – никогда он т а к не делал в своих неотступных мечтал, и теперь, в эту первую ночь, когда любовь его стала стремительно обретать плоть, перед мысленным взором Димки не возникло, не всплыло ни одно из виденных ранее изображений, – порыв Димкиных губ к Расимовой попе был вызван не подражательством ранее виденному, а чувством бушующей, распирающей тело и душу любви, то есть в этом спонтанно возникшем порыве было одно лишь страстное, неодолимым желанием стать для Расика ещё ближе, слиться с любимым Расимом максимально – всеми возможными способами…
Вот что двигало Димкой, страстно вжимающим влажно-горячие полуоткрытые губы в туго стиснутое колечко Расимова входа! – может, минуту, а может, полторы Димка жарко, самозабвенно ласкал-целовал любимого Расика в попу… наконец, оторвав свои губы от конвульсивно сжимавшихся мышц Расимова сфинктера – чувствуя, как всё тело его распирает от сладости, Димка дрожащим голосом выдохнул:
– Расик… давай… в попу давай – в зад… друг друга… да? – он зачем-то добавил в конце своих слов это совсем не нужное, абсолютно излишнее "да?", как будто Расим, у которого мышцы горячо обласканного сфинктера уже вовсю полыхали огнём неодолимого желания, сейчас мог ему, л ю б и м о м у Д и м е, ответить отказом…
Расим, оторвав свои губы от члена – вытирая мокрые губы ладонью, разогнулся, становясь на коленях сбоку от Димки… конечно, в попу! – он, Расик, сам… сам хотел в попу! Димка, приподнявшись – повернувшись к Расиму, стоящему на коленях, обхватил губами головку Расикова члена, и снова Расим невольно вздрогнул от наслаждения, – Димка, скользнув кольцом обжавших губ вдоль Расимова ствола, вобрал член в рот почти до основания, на мгновение замер, ощущая, как рот его сладко заполнился твердостью его, Расикова, возбуждения, и тут же задвигал, заколыхал головой, не в силах удержать себя от желания любить Расима везде – сзади, спереди… per omnes modus et casus, и это всё сразу, одновременно!
Да и как он, Димка, мог удерживать себя, как он мог не хотеть этого, когда Расик – любимый Расик! – был готов отзываться на все его, Димкины, устремления? Скользнув ладонью по сочно-упругим, горячим, округленно оттопыренным ягодицам стоящего перед ним на коленях Расима, Димка, выпуская член Расика изо рта, нетерпеливо выдохнул – горячо прошептал:
– Расик, давай… ложись сюда… сюда – на моё место… – одновременно с этими словами отодвигаясь в сторону – уступая место Расиму.
Расим на секунду замешкался, не зная, как ему ложиться – на живот или на спину… Д и м а сказал, что они "друг друга", и у него, у Расима, ни на секунду не возникло вопроса, кто кого будет первым, – и без вопросов было понятно, что Д и м а будет первым… а кроме того, у него, у Расима, мышцы сфинктера полыхали огнём, и ему, пятнадцатилетнему Расиму, самому хотелось, чтоб Д и м а был первым – чтоб Д и м а вставил, вогнал свой член в его возбуждённо зудящий, огнём полыхающий анус… ему, Расиму, хотелось – нестерпимо хотелось – чтоб в попу его вошел, внедрился-вскользнул напряженный член! Да и какому нормальному парню, окажись он на месте Расима, э т о г о не хотелось бы?!
– Расик, на спину ложись… – подсказал Димка, не столько заметив, сколько почувствовав, как Расим, стоя на четвереньках, по причине незнания замер, на миг замешкался. – Ноги раздвинь… вверх подними – и в стороны… Расик… в стороны ноги раздвинь – разведи…
Димка, командую – выдыхая вполголоса жаркие, возбуждённо звучащие фразы-слова, оказался стоящим на коленях перед раздвинувшим ноги Расимом, – молча, послушно, безоговорочно подчиняясь Д и м и н ы м словам, Расим развел в стороны полусогнутые, поднятые вверх ноги, и его ягодицы щедро раздвинулись, распахнулись перед Димкой, тут же опустившимся вниз – севшим на постель аккурат против попы Расима… "angulus ridet": девственно сжатая, туго стиснутая дырочка Расика была готова для сладостного слияния их двух страстью пышущих тел в нерасторжимое целое, и Димка, держа залупившийся, напряжением распираемый, губами Расима обласканный член, ощутил-почувствовал, как от радости, от ликования у него ещё слаще, ещё сильнее забилось-заколотилось сердце…
Разве это было не счастье? Видеть-осознавать, что Расик хочет, что он готов… разве не этот сладостный миг он, любящий Димка, день за днём лелеял в своих фантазиях? Разве он, любящий Димка, видя Расика в школе на переменах, не об этом думал-мечтал? Разве он, мастурбируя перед сном, не об этом грезил – не этого страстно, неутолимо желал, лёжа с приспущенными трусами на чуть поскрипывающем матрасе своей одинокой постели? Расик – любимый Расик! – лежал перед ним… и Димка, качнувшись всем телом вперёд – опершись на левую руку, правой рукой нетерпеливо направил член, всем своим телом, всей душой предвкушая сладостное слияние – апофеоз безграничной любви…
Обнаженная, жаром налитая – в темноте невидимо пламенеющая – головка члена коснулась горячих мышц Расимова сфинктера… на мгновение Димка замер, осознавая возникшее ощущение: головка несгибаемо-твёрдого, распираемого от наслаждения члена упёрлась в жаром пышущий Расимов вход… затем, двинув бёдрами – напирая бёдрами на Расима, Димка нетерпеливо, уверенно надавил членом на туго сжатые мышцы сфинктера, и… дёрнувшись всем телом – ускользая от напирающего Димкиного члена в сторону, Расим в то же мгновение поспешно, стремительно отстранился, одновременно с этим непроизвольно выдыхая исказившимся от боли ртом протяжный стон, – ему, Расиму, показалось, что зад его от напора Димкиного члена обожгло, опалило огнём… тупая боль, полыхнув между ног Расима, в один миг наполнила мышцы сфинктера, промежность, внутренние стороны ягодиц.
– Ты чего? Расик… чего ты? – Димка, ничего не понимая, снова двинул бёдрами вперёд, с силой напирая, надавливая головкой несгибаемого члена на туго стиснутый вход.
– Дима, больно! – Расим, опять дёрнувшись – опять ускользая, стремительно опустил разведённые в стороны ноги. – Не могу… не могу я… больно…
Только теперь до Димки дошло: Расим говорил ему, Димке, напирающему своим рвущимся вперёд немаленьким членом, что ему, Расику, больно… "больно… больно" – дважды царапнули Димку Расимовы слова, и Димка растерянно замер, соображая, – в голове у Димки от жаром распирающего, напористого желания, разлитого по всему телу, от бушующей в сердце любви, от юной горячей страсти был туман… "больно" – мелькнула у Димки мысль, и тут же растерянность Димкина сменилась недоумением: Димка не то чтобы Расику не поверил, а просто… просто он – влюбленный, разгоряченный, всем своим существом устремлённый к Расиму, жаждавший апофеоза – не мог, не хотел в это верить!
"Больно… но ведь не на столько же больно, чтоб было нельзя… чтоб было никак невозможно… " – лихорадочно подумал Димка, нависая над Расиком с раскалённо-гудящим, залупившимся, нетерпеливо вздрагивающим членом, и в тот же миг в его, Димкиной, голове калейдоскопом промелькнули фотки, которые он, Димка, видел на каком-то тематическом сайте: огромные члены были наполовину или даже полностью, до самого основания вставлены в попы парней, и парни, довольные, улыбались… разве это не кайф?! Конечно, на тех фотографиях парни были сплошь опытные, поднаторевшие в таком сексе, и всё равно… все равно – разве может такое быть, чтоб э т о у них, у Расима и Димки, здесь и сейчас не получилось, – разве могут быть у любви препятствия?!
– Расик… давай… давай ещё раз! – горячо, нетерпеливо прошептал Димка, одновременно с этим сжимая, тиская пальцами свой залупившийся член.
– Я не могу… не могу я, Дима… не могу! – отозвался Расим, прикрывая ладонью промежность – упреждая новый напор его, Д и м и н о г о, члена.
– Я осторожно… чуть-чуть… – настойчиво выдохнул Димка, сам не зная, что значит его "чуть-чуть". – Расик, давай… ещё один раз… давай!