Д и м а сосал член, и ощущение его влажно-горячих губ, жарким кольцом скользящих вдоль распираемого от напряжения ствола, было настолько приятным, что у Расима то и дело перехватывало дыхание, как если бы он, Расим, не дышал, а едва слышно, судорожно всхлипывал, — сладость разливалась по всему телу, и в этом не было ничего удивительного… ну, какому пацану в пятнадцать лет т а к о е могло бы не понравиться — могло бы оставить равнодушным?
Нет таких пацанов — не бывает в принципе! Другое дело, что удовольствие от скользящих вдоль члена губ у него, у Расима, было бы не таким всеобъемлющим, если б губы, жарко обжимавшие член, были б не Д и м и н ы, а чьи-то другие, потому как удовольствие тоже может быть разными: одно дело, когда удовольствие — сугубо сексуальное — локализуется исключительно в районе паха-промежности-ануса, не распространяясь дальше, и совсем другое дело, когда сексуальное удовольствие сливается с устремлением жаждущего сердца… чего жаждал он, Расим?
Конечно же, дружбы — н а с т о я щ е й дружбы… искренней, отзывчивой, доверительной, преданной дружбы жаждало сердце пятнадцатилетнего Расима, и в этом желании не было ни чего-то удивительного, ни, тем более, чего-то необычного, потому как многие, очень многие мальчишки хотя бы раз — или даже не раз — испытывают, чувствуют осознаваемую или, наоборот, смутную, на томление похожую потребность в настоящей дружбе, не всегда понимая, ч т о кроется в желании такой дружбы… чистой, ничем не замутнённой душой Расим искренне потянулся к Димке, готовый стать для него, для Д и м ы, самым лучшим, самым преданным другом, и когда это юное, горячее, порывистое желание вдруг — совершенно неожиданно, неожидаемо!
— встретилось, соединилось-слилось с удовольствием сексуальным, Расим не мог не почувствовать, как наслаждение, охватившее его, не ограничилось одним лишь членом, оказавшимся во рту старшеклассника Д и м ы, не локализовалось в пределах промежности-ануса, а разлилось по всему телу, включая радостно забившееся сердце, — мысль о том, что Д и м а, так делая, тем самым ему, Расиму, доверяет, считает его своим н а с т о я щ и м другом, была не менее сладостной, чем Д и м и н ы губы, сладко, неутомимо скользящие вверх-вниз… кайф сексуальный и кайф душевный слились в теле и в сердце Расима в одно — сладостно ликующее — наслаждение!
Они — Д и м а и он, Расим — теперь будут вместе… они будут — как одно целое! Вот что почувствовал — о чём подумал! — изнемогающий от кайфа Расим, ощущая, как Димка неотрывно сосёт, дрочит губами его сладостью распираемый пипис…
А Димка, заполучив член Расика в рот, никак не мог от члена оторваться, — наклонившись на пахом лежащего на спине Расима, Димка ритмично двигал головой, ощущая во рту горячий, жаром обжигающий твёрдый ствол, и ощущение это было сравнимо с чувством неизъяснимого, упоительного блаженства; теперь для него, для Димки, сплошной эрогенной зоной сделался его рот — губы, язык, внутренние стороны щёк… да и как могло быть иначе? Разве не об этом он, Димка, страстно мечтал?
Разве не об этом он, тиская в кулаке свой член, фантазировал и грезил? Настоящая любовь неотделима от секса, и ощущение Расикова члена во рту доставляло ему, Димке, такое неизъяснимое наслаждение, что уже от одного этого можно было бы кончить, — Димка скользил губами вдоль члена Расима, и осознание того, что всё это происходит не в его, Димкиных, фантазиях, а всё это происходит наяву, наполняло Димкино сердце сладостным ликованием… но у Расика — у любимого Расика! — помимо его прекрасного члена ещё были губы, были плечи и шея, был по-мальчишески плоский живот, была обалденная грудь с двумя набухающими сосками, были изящно округлые узкие бёдра и были стройные длинные ноги, была небольшая, красивая, упруго-сочная попка, и всё это неодолимо манило, всё это было возбуждающе притягательно, всё это было ещё никак не обласкано, — ему, влюблённому Димке, нестерпимо хотелось ласкать, целовать, любить Расима везде, всего!
А потому, оторвав губы от распираемого твёрдостью члена, Димка нетерпеливо приподнял голову, пытаясь в темноте рассмотреть лицо возбуждённого, жарко дышащего парня — самого любимого человека во всём необъятном мире.
— Расик… — вопросительно и вместе с тем радостно, совершенно ошалело прошептал Димка, вытирая тыльной стороной ладони мокрые губы.
— Что? — едва слышно отозвался Расим, и в этом коротком "что?" — в той интонации, с какой это "что?" было выдохнуто-произнесено — внятно прозвучала готовность Расима ко всему… ко всему, что будет дальше!
— Расик… — вместо ответа повторил — прошептал-выдохнул — Димка; подавшись всем телом вперёд, голый Димка мягко и в то же время уверенно, нетерпеливо опустился на лежащего на спине Расима — страстно, горячо вдавился в него, тоже голого, горячего, ощутив, как от этого жаркого, ничем не ограниченного вдавливания тела в тело у него, у Димки, по телу прокатилась волна нестерпимой сладости… содрогнувшись от кайфа, невольно сжимая, сладострастно сводя, стискивая ягодицы — с силой вдавливая свой залупившийся член в член Расима, Димка снова скользнул пламенеющими губами по шее Расика, по горячей мочке уха, по жаром пышущей щеке, и… губы Димкины снова прикоснулись, сладко прижались к губам ничего не возражающего, не противящегося Расима, — округлив рот, Димка страстно, нетерпеливо вобрал губы Расика в губы свои, одновременно с этим судорожно сжав полушария ягодиц… ах, какой это был обалденный кайф!
Это был фантастический, непередаваемый кайф… лёжа на Расиме — ощущая тело Расика телом своим, Димка неотрывно, страстно сосал Расима в губы, и снова… снова Димкин язык, ещё минуту назад страстно, неутомимо ласкавший обнажённую голову члена, мотыльком затрепетал у Расима во рту, — ощущая пьянящую наготу Расима наготой своей, Димка, присосавшись к губам, целовал любимого Расика взасос, одновременно с этим судорожно, конвульсивно двигая бёдрами взад-вперёд, отчего его член, туго сдавленный животами, липко, сладостно залупался, то и дело выскальзывая из крайней плоти — доставляя тем самым Димке неимоверное наслаждение… Димка сосал Расима в губы, тёрся о Расима напряжённо гудящим членом, и снова — снова!
— осознание того, что всё это происходит не в его, Димкиных, фантазиях, а всё это происходит наяву, наполняло Димкино сердце сладко полыхающим ликованием… так, двигая бёдрами, можно было бы запросто кончить, но у Расика — у любимого Расика! — ещё была попка, была поясница, была спина… но прежде всего у него, у любимого Расика, была восхитительная, красивая, сочно-упругая попа, и её Димке тоже хотелось ласкать, ощущать, любить, — не отрывая губ от губ Расима, прижимая Расима к себе, Димка перевернулся в постели на спину, и Расим в тот же миг оказался лежащим сверху…
Теперь не Димка, а он, Расим, вдавливался в Димку своим обнаженным телом, — руки Димкины медленно скользнули по спине Расима, по пояснице, и ладони, вмиг превратившись в эрогенные зоны, округлённо замерли на упругих Расимовых булочках… сколько раз, мастурбируя перед сном, Димка мысленно гладил, ласкал Расимовы ягодицы!
А теперь Расим — любимый Расик! — лежал на Димке голый, горячий, возбуждённый, и попка его, совершенно доступная, сочной мякотью ягодиц наполняла Димкины ладони… разве это было не счастье — для него, для влюблённого Димки? В прошлом году, когда Димка учился в девятом классе, им на уроке задали сочинение… тема была написана на доске в двух вариантах: "Я счастлив!" — для пацанов, и "Я счастлива!" — для девчонок, словно кто-то из них мог попутать, "счастлив" он или "счастлива", — за сорок минут каждый должен был написать, что нужно для счастья лично ему… как будто в пятнадцать-шестнадцать лет все могут сказать об этом открыто и откровенно!
Так вот, Димка тогда написал какую-то галиматью из красивых и правильных, но неискренних и потому пустых, не согревающих душу слов, и хотя потом, на следующем уроке, его сочинение было отмечено как лучшее, Димку это счастливей не сделало: он написал тогда, что счастье для него — когда мир во всём мире и все друг другу вокруг улыбаются… ну, то есть, как в телевизоре, из которого, демонстрируя неиссякаемый оптимизм, одни улыбаются другим, на них смотрящим, с хорошо оплаченной жизнерадостностью неутомимо рекламируя прокладки, проекты, планы, прогнозы… счастье, а не жизнь!