Не смогли они в попы — не получилось… ну, и что? Получится завтра! Всё — всё-всё! — у них завтра получится, — ощущая ладонями сочно-упругую мякоть Расимовых ягодиц, Димка с нескрываемой в голосе радостью жарко, возбуждённо прошептал:
— Расик… а ты всунул немного… да?
— Ну… чуть-чуть! — отозвался Расим, невольно сжимая, стискивая ягодицы — вдавливая свой распираемый сладостью член в лежащего под ним старшеклассника Д и м у.
Димка, почувствовав это непроизвольное и вместе с тем страстное движение Расимовых бедёр, ладонями рук надавил на попу Расима, одновременно с этим порывисто двигая вверх бёдрами своими — с силой вжимая свой пах в пах Расима.
— Расик… поцелуй меня… — чуть слышно прошептал Димка, изнемогая от страсти, от желания, но ещё больше изнемогая от распирающей сердце нежности.
— Я не умею… — отозвался Расим, и в этом бесхитростном, искреннем ответе было столько подкупающей простоты, что у Димки от неизбывной любви перехватило дыхание.
— Ты что — никогда ни с кем не целовался? — прошептал Димка, скользнув ладонями по спине Расима вверх — обняв лежащего сверху Расима за плечи.
— Никогда, — выдохнул Расим, нисколько не стесняясь в этом признаваться… да и чего ему, Расику, было стесняться? Конечно, бывает, и часто бывает, когда пацаны, стремясь скрыть свою н е п р о д в и н у т о с т ь в области секса, выдают себя за людей бывалых — навязчиво или походя изображают из себя уже в к у с и в ш и х, уже всё познавших и всё испытавших… но ведь это бывает либо от неуверенности в самом себе, либо в силу каких-то скрываемых комплексов, либо бывает ещё, когда хочется пацанам выглядеть более взрослыми, и они выдают желаемое за действительное… фигня всё это! У него, у Расима, не было ни малейшего желания хоть в чём ему, Д и м е, врать, и потому… "никогда" — честно признался Расим в ответ на Димкин вопрос.
— Ну, это ж легко… смотри! — Димка, ладонью руки скользнув на затылок Расима, надавил на голову Расима, приближая тем самым его губы к своим, и — губы их слились в долгом сладостном поцелуе…
Димка хотя и сказал Расиму "это ж легко!", но ведь он, Димка, тоже делал это впервые — в первый раз в эту ночь целовался взасос… другое дело, что это действительно было л е г к о — и легко, и сладостно! Да и как могло быть иначе? Губы у Расима были сладкие, горячие, податливо-отзывчивые — страстно желанные, и потому… потому — сосать в губы Расима было не просто легко, а кайфово… необыкновенно кайфово! Димкины ладони, скользнув по спине Расима, снова наполнились сочной упругостью ягодиц… от одного этого можно было бы запросто — в два счёта — кончить!
— Давай… теперь ты! — прошептал Димка, выпуская губы Расима из губ своих.
Расим, лежа на Димке — вдавливаясь в него, в старшеклассника Д и м у, сладко гудящим членом — приблизил свои вновь потолстевшие губы к губам Д и м ы и, приоткрыв рот, попытался сделать так же, как это только что делал Д и м а… но — то ли потому, что он, Расим, ещё недостаточно сильно Д и м у любил, то ли потому, что от жаркого Д и м и н о г о сосания его вновь потолстевшие губы сделались непослушными, а только у него, у Расика, ничего не получилось… или, может быть, не получилось потому, что Д и м а был старше не только по возрасту, но и в его, Расимовом, ощущении, и он, Расим, полагал, что в губы сосать должен старший младшего — независимо от пола партнёров, потому как бытует такой стереотип…
А может быть, не получилось потому, что он, пытаясь засосать Д и м у в губы, делал это отчасти осознаваемо, и потому невольным внутренним зрением он как бы смотрел в этот миг на себя самого со стороны — в то время как Димка сосал-целовал Расима, нисколько об этом не думая, или, точнее, он целовал-сосал в губы любимого Расика так, как дышат… разве мы, делая выдох-вдох, думаем, как и зачем мы это делаем? После майского ливня мы жадно вдыхаем озоном насыщенный воздух лишь потому, что воздухом этим так упоительно, так удивительно радостно дышится…
— Не получается… — рассмеялся Расим с едва уловимой виноватостью в голосе.
— Расик… ну, как это — "не получается"? Всё получается… смотри! — Димка, рассмеявшись вслед за Расимом, снова вобрал его губы в свои — словно, ничуть не задумавшись, сделал глубокий вдох… или подобно путнику-пилигриму, изнемогающему от жажды, жадно припал к живительному источнику — вот с каким чувством он, влюблённый Димка, вновь засосал Расима в губы!
Между тем, всякая страсть, трансформируясь в действия рук и губ, в конечном счёте стремится к оргазму — венцу любой сексуальной активности; можно какое-то время оттягивать этот момент, стремясь насладиться самим упоительным действом, но в любом случае — рано или поздно, но неизменно и обязательно — возникает, в конце концов, та "точка невозврата", когда, поплутав в лабиринтах страсти, мы выходим на финишную прямую, чтобы, уже не делая передышек, гнать на всех парусах к желаемому итогу; и чем моложе любовники или партнёры, тем скоротечнее их лабиринты, — влюблённый, огнём пылающий Димка не столько подумал о неуклонно растущей жажде оргазма, сколько почувствовал эту стремительно нарастающую — неодолимую!
— жажду-желание… не выпуская губы Расима из губ своих, обняв-обхватив Расима за спину — не отрывая его от себя, Димка усилием всего тела перевернул Расима на спину, в одно мгновение поменявшись с ним, с Расимом, местами: теперь Димка был на Расиме сверху, а Расик — под ним, под Д и м о й… невольно раздвинув ноги — шире разведя свои ноги в стороны, Расим, не задумываясь, что делает, сомкнул руки на Д и м и н о й спине, и Димка с силой вдавился, вжался в Расима своим напряженным, сладко гудящим членом…
— Расик… — оторвав свои губы от губ Расима, страстно выдохнул Димка, одновременно с этим сжимая, стискивая ягодицы. — Расик… — повторил Димка ещё раз, и Расим уловил жаром пышущее дрожание в Д и м и н о м голосе.
Чувствуя, что в настроении Д и м ы что-то неуловимо изменилось, Расим не отозвался… да Димке, собственно, в эти минуты никакого отзыва от Расима уже было не нужно, — ткнувшись губами Расиму в шею, сжимая упругие ягодицы, Димка медленно, сладострастно задвигал бёдрами, словно стараясь втереть в Расима свой стиснутый животами каменно твёрдый, скользяще залупающийся член… собственно, так он, Димка, по вечерам на скрипучем диване делал с Игорем, а Игорёк, соответственно, делал с ним, но тогда было детство, и такой "трах" в сарае был больше похож не на секс, а на манящую, сладко-приятную тайную игру; и потом…
Тогда Димкин член был не бог весть каким большим — тогда, три года назад, член у Димки был в стадии роста, в поре взросления, а теперь Димке было шестнадцать лет, теперь он страстно, самозабвенно любил Расима, и член у него, у старшеклассника, был более чем приличный, — содрогаясь от наслаждения, жарко сопя Расику в шею, ощущая Расима пахом, руками, сосками, лицом, животом, Димка, сладострастно двигая бедрами, судорожно сжимал, стискивал ягодицы, и его член, от этих движений невидимо залупаясь, подобно поршню скользил-двигался между горячими животами взад-вперёд… разве это было не наслаждение — не упоительный кайф?
Расик — то ли отчасти подражая Д и м е, то ли сделав это непроизвольно, по наитию — скользнул ладонями по спине содрогающегося на нём старшеклассника, и ладони его наполнились страстно сжимающимися полусферами сочно-упругих Д и м и н ы х ягодиц, — Димка, двигая телом, жарко сопел Расиму в шею, и у Расима от этого жара на шее, от ощущения Д и м и н ы х телодвижений сладко сжимались мышцы сфинктера; тело Расима под Димкой послушно, податливо дёргалось… разве всё это был не кайф — не упоение наслаждением?
Оргазм, как всегда, возник-зародился где-то в н у т р и туго стиснутого отверстия зада и тут же, стремительно вырываясь наружу, огнём небывалого наслаждения ожег-опалил промежность, мошонку, невыносимо зудящий анус, — содрогнувшись от сладости, на какой-то миг буквально парализовавшей всё тело, Димка в то же мгновение почувствовал, как из члена его неукротимой лавой рванулась струя обжигающей спермы… стало не просто сладко, а стало невыносимо сладко — до боли в промежности,
— Димка, уткнувшись лицом Расику в шею, судорожно всхлипывающими, обжигающими вдохами-выдохами тяжело, прерывисто дышал, упиваясь апофеозом своей любви… ради этих стремительно ускользающих, но пережитых секунд упоительного, ни с чем не сравнимого блаженства, наполнившего все тело, стоило жить… и жить, и мечтать, и ждать, и надеяться! И неважно, что эти секунды так скоротечны — их можно будет теперь повторять, проживая снова и снова… разве не так? Расик — любимый Расик — лежал под Димкой, и животы их клейко слипались Димкиным соком осуществлённой мечты… разве всё это было не счастьем?
*****
— Расик… — оторвав пламенеющее лицо от шеи замершего, неподвижно лежащего под ним Расима, чуть слышно выдохнул Димка, и в этом коротком выдохе-слове было всё: и любовь, и нежность, и благодарность… чувство горячей благодарности наполнило сердце влюблённого Димки! — Расик… давай… теперь ты — как я… ты — меня…
И тут же, нисколько не сомневаясь в том, что возбуждённый Расим, лежащий под ним, хочет ничуть не меньше, чем этого хотел он сам, Димка усилием тела, качнувшись набок — увлекая Расика за собой, рывком опрокинулся, перевернулся на спину, — они вновь поменялись местами… чтоб Расиму было удобней, Димка шире раздвинул под ним, под Расимом, ноги, одновременно с этим скользнув ладонями к неистребимо манящей Расимовой попе, — Димка, целуя Расима кончик носа, вдавил ладони в сочно-упругие ягодицы, тем самым стараясь сильнее вжать напряженный горячий член Расима в свой липко-клейкий живот.
— Давай… — выдохнул Димка. — Расик… давай!