Димка чувствовал в теле приятную опустошенность, и вместе с тем из души шестнадцатилетнего Димки никуда не делась, не испарилась любовь, — любимый Расик лежал на нём, и Димке — влюблённому Димке! — страстно хотелось, чтобы Расиму было так же кайфово, так же классно и обалденно, как только что было кайфово, классно и обалденно ему… "давай!" — прошептал Димка Расиму, но Расим, жаждавший с Д и м о й настоящей дружбы, сейчас нисколечко не нуждался ни в подсказках, ни в каком-либо руководстве с Димкиной стороны: Расим не по-детски был возбуждён, голое тело его полыхало желанием, он лежал на только что кончившем Д и м е, в гостиничном номере было темно, они были вдвоём, и при этом при всём он, пятнадцатилетний девятиклассник, был совершенно нормальным — вполне адекватным — парнем… ну, а какой адекватный — нормальный — пацан в т а к о й ситуации не сумел бы, не смог бы сообразить, что ему надо делать?
Тем более, когда сердце было искренне устремлёно… какие подсказки могли быть в такой ситуации? Нужно было быть конченым извращенцем, чтоб в т а к о й ситуации что-то не понять или, тем более, не захотеть!
Вжимаясь всем телом в тело Д и м ы, Расим сладострастно задвигал, заколыхал вверх-вниз мальчишескими бёдрами, опуская-вздымая голый зад, — содрогаясь всем своим юным телом от неуклонно растущего наслаждения, Расик всем своим естеством устремился к апофеозу… да и как могло быть иначе? Только так — и никак по-другому! Расим скользил, двигал членом между животами, но теперь животы были липкими, и головка его, Расимова, члена, залупалась в Д и м и н о й сперме легко и сладостно… головка Расимова члена, сжатая животами, залупалась-каталась — как сыр в масле!
Димка, ладонями чувствуя, как сладострастно сжимаются — танцуют-играют — Расимовы ягодицы, закрыл глаза… разве сейчас Расик — любимый Расик! — его не любил, содрогаясь на нём, на Димке, от наслаждения?
Конечно, это был секс — всего лишь секс: нормальный секс нормального парня… "любви не бывает без секса, а секс может быть без всякой любви, и Расик… сейчас, в эти сказочные секунды, он любит меня или просто… просто кайфует — как кайфовать может всякий и как кайфовал бы он с кем-нибудь с другим, окажись этот другой на моём месте?" — подумал Димка, всем своим телом влюблённо вслушиваясь в тело содрогающегося Расима, — между тем, Расик его, влюблённого Димку, лежащего на спине с расставленными, разведёнными в стороны ногами, трахал с упоением, с полной самоотдачей…
Хотя секс без любви встречается сплошь и рядом, что-то подсказывало Димке, что сейчас это был не просто секс — не просто трах, — Димка ощущал, с каким упоением содрогается на нём жарко сопящий Расим, Димка чувствовал твердый горячий член любимого Расика, Димка ласкал ладонями спину Расима, его плечи, его поясницу, его судорожно сжимающуюся попу, и ему, влюблённому Димке, хотелось думать, что Расик не просто… не просто трахает его — кайфует на нём, используя его, влюблённого Димку, в качестве удачно подвернувшегося сексуального партнёра, а любит… именно л ю б и т — как любил его, пятнадцатилетнего Расика, он, шестнадцатилетний Димка! Хотя… какая была разница, кому сколько лет?
Разница в возрасте — разница в год — для влюблённого Димки в принципе не имела значения, а теперь эта разница не будет иметь никакого значения и для Расима, — "он любит меня!" — подумал Димка, и ощущение счастья горячей волной опалило его юное ликующее сердце… "он любит меня!" — мысленно повторил Димка, ощущая-чувствуя страсть содрогающегося от кайфа пятнадцатилетнего парня по имени Расим… разве счастье бывает только в грёзах — только в мечтах-фантазиях?
Между тем, Расим вдавился пахом в пах Д и м ы изо всей силы, на какой-то миг замер, словно сердце его остановилось, и тут же тело Расима содрогнулось от накатившего оргазма, — из члена, стиснутого животами, вырвалась струя пацанячей спермы, огонь полыхнул в промежности, обжег мышцы ануса… никогда ещё ему, Расику, не было так сказочно сладко!
Ни в какое сравнение с э т о й сладостью — с э т и м небывалым наслаждением — не шла сладость от суходрочек! Когда Расик дрочил, сладко делалось только в попе — в районе ануса, и сладость эта была короткая, скоротечная… а теперь сладость разлилась по всему телу — как если бы он, Расим, с головой нырнул в бочку солнцем нагретого золотистого меда!
Кончил… "с Д и м о й кончил — на Д и м у… как он — на меня… " — мелькнула у Расима радостная мысль, и Расим, ощущая в промежности огнём полыхающую сладость, с чувством невольно возникшей благодарности обессилено ткнулся пересохшими горячими губами в Димкину шею; "завтра нам будет стыдно… " — подумал Расим, но эта возникшая мысль никак не вязалась с его чувствами, и Расим тут же отмахнулся от этой мысли, однако ощущение лёгкой виноватости снова царапнуло сердце, как это бывало у него, у Расика, всегда, когда он кончал в одиночестве, занимаясь мастурбацией…
"стыдно… почему нам должно быть стыдно, если обоим нам — и Д и м е, и мне — было так хорошо?" — подумал Расим, чувствуя горячее объятие крепких Д и м и н ы х рук, в то время как сам Димка, лёжа под Расимом — прижимая кончившего Расика к себе, с чувством ликующей радости думал о том, что сейчас случилось-произошло самое главное: Расик кончил — испытал с ним, с Димкой, не просто оргазм, а познал несомненное наслаждение, и теперь… "теперь он уже никуда… никуда не денется от нашей взаимной любви!" — ликующе думал Димка, ощущая сухие горячие губы Расима на своей шее — чуть ближе к ключице… разве это было не счастье?
Какое-то время они лежали молча, не шевелясь, — смешавшаяся сперма липко склеивала их животы, и Димке было приятно думать о том, что сперма его и сперма Расима перемешалась в одну неделимую субстанцию; это смешение казалось Димке символичным — имеющим сакральный смысл… как если бы это смешалась не их горячая сперма, а они сами слились друг с другом и душами, и телами в неразделимое целое! Повернув голову набок — не размыкая объятий, Димка краем дотянувшихся губ поцеловал Расима в пылающую скулу.
— Расик… — чуть слышно прошептал Димка, и руки его ещё крепче прижали Расима к груди.
— Что? — так же тихо — так же чуть слышно — отозвался Расим, не делая никаких попыток высвободиться из Д и м и н ы х объятий.
— Я люблю тебя… Расик, я люблю тебя!
Слова эти прозвучали, сорвались с Димкиных губ совершенно спонтанно, сами собой… конечно, Димка сотни раз говорил эти слова мысленно, видя Расика в школе, или думая о нём дома, или общаясь с пацанами-приятелями во дворе, но теперь — именно в эти минуты! — он, Димка, о признании Расику в любви совершенно не думал, поскольку в эти минуты для него, для Димки, любовь не требовала никаких словесных воплощений, и тем не менее… слова сами сорвались с Димкиных губ: "я люблю тебя" — дважды произнёс-повторил Димка, выдохнув эти слова жарко, порывисто, нежно, искренне, и Расим… услышав от Д и м ы эти слова, Расим нисколько не удивился: он вдруг подумал, что он, Расим, об этом знал — знал об этом сегодня, знал об этом вчера…
Знал с того самого момента, как они вошли вместе в номер, и даже ещё раньше знал, когда они шли по коридору — когда уточняли, как друг друга зовут… конечно, этого не могло быть, потому что Д и м а эти слова — "я люблю тебя" — произнёс-проговорил сейчас впервые, а ему, Расиму, слово "любовь" вообще ни разу не приходило в голову ни вчера, ни сегодня, и тем не менее… тем не менее, Расим, услышав Димкино признание, нисколько не удивился… как будто он знал об этом — знал всегда! Расим нисколько не удивился, услышав эти слова от Д и м ы, и вместе с тем… вместе с тем, это было и странно, и необычно — услышать т а к и е слова от парня, — если б он, Д и м а, сейчас произнёс бы, проговорил бы не "любовь", а "настоящая дружба", это было бы совершенно понятно: н а с т о я щ а я д р у ж б а, наверное, такой — именно такой! — и должна быть… а любовь?
— Дима, мы ж пацаны… — тихо проговорил Расим, и в интонации его голоса Димке почудилось едва уловимое замешательство. — Ну, то есть… мы с тобой парни — пацаны… как ты можешь меня л ю б и т ь?
— Просто… люблю — и всё, — отозвался Димка, скользнув ладонью по спине Расима. — Разве парни не могут любить друг друга? — Димка умышленно проговорил "друг друга", таким образом делая свою любовь взаимной — обоюдной.
— Не знаю… наверное, могут, — чуть помедлив, отозвался Расим, невольно вслушиваясь в собственные слова — в собственный голос… "наверное, могут" — сказал-услышал Расим и тут же подумал… разве он, Расим, не любил сейчас Д и м у — не испытывал чувство необъяснимого удовольствия от ощущения максимально возможной близости? Конечно, это можно было б называть сейчас н а с т о я щ е й дружбой, и это тоже, наверное, было б правильно… но разве т а к а я дружба — это не есть любовь? А с другой стороны… как они могут любить друг друга? Трахаться, кайфовать, друг другу всегда и во всём помогать, один другого всегда поддерживать… словом, дружить крепко, по-настоящему — это ему, Расиму, было понятно… то есть, стало теперь понятно — после всего… а любить… как они могут л ю б и т ь друг друга, если они обычные парни — обычные пацаны? — Дима… можно, я о чём-то тебя спрошу? — неожиданно для себя самого проговорил Расим.
— Спроси… — отозвался Димка, мгновенно догадался, о ч ё м Расим его хочет спросить — о чём он сейчас его, Димку, спросит. — Ну, спрашивай! — повторили Димка, понятия не имея, что и как он будет Расику отвечать.
— А ты не обидишься? — чуть помедлив, проговорил Расим; он оторвал лицо от Димкиной шеи, но Димка по-прежнему прижимал его к себе, и потому он по-прежнему лежал на нём, на Д и м е, сверху; огнём полыхнувшая сладость из тела Расима ушла, уступив место не менее приятной легкой опустошенности… опустошенности в теле, но не в душе!
— А ты разве хочешь сейчас о чём-то меня спросить для того, чтоб меня обидеть? — вопросом на вопрос отозвался Димка.
*****
— Конечно, нет! — не задумываясь, искренне проговорил Расим. — Я совсем не хочу тебя обидеть… нисколько не хочу!
— Ну, и как в таком случае я могу обидеться? — невольно улыбнулся Димка, и ладони его медленно скользнули по спине Расима к ягодицам… горячие ладони Димки обтекаемо замерли на упруго-сочных Расимовых булочках. — Спрашивай…
Если б Д и м а не произнес "я люблю тебя" — не сказал бы сейчас само слово "люблю", то у него, у Расима, этот вопрос не возник бы… ну, то есть, возник бы — наверняка возник бы! — но не сейчас, потому что сейчас… сейчас ему, пятнадцатилетнему Расиму, было хорошо без всяких вопросов! Они стали друзьями — стали н а с т о я щ и м и друзьями, и это было классно: непредвиденный, совершенно неожиданный, но обалденный секс органично дополнил накануне возникшую у Расима горячую симпатию по отношению к Д и м е: секс неожиданно, но удивительно верно раскрыл, расшифровал подлинный смысл его, Расимовой, симпатии, и, таким образом, желание н а с т о я щ е й дружбы у него, у пятнадцатилетнего Расика, осуществилось, сбылось… они стали д р у з ь я м и, — какие могли быть вопросы? Но Д и м а сказал "я люблю тебя…
Расик, я люблю тебя!", и этими словами невольно сбил Расима с толку, подтолкнув к тому, чтоб его, Д и м у, спросить… чтоб задать ему, старшекласснику Д и м е, вопрос, который он, Расик, в данное время задавать не собирался — о чём он, Расим, совершенно не думал…
— Ну… чего ты, Расик, не спрашиваешь? Спрашивай! — повторил-проговорил Димка, чувствуя, как Расим невольно замер, то ли думая, как лучше сформулировать свой вопрос, то ли решая, задавать или нет свой вопрос вообще… они, шестнадцатилетний десятиклассник Димка и пятнадцатилетний девятиклассник Расим, лежали на постели в гостиничном номере, и смешавшаяся сперма, спущенная с интервалом в несколько минут из двух мальчишеских членов, липко склеивала их по-мальчишески плоские животы; была ночь, и где — совсем рядом — спали л е н у с и к и, спали братья-близнецы, дружно подрочившие перед сном на своих кроватях после того, как погасили в номере свет, спал Толик, перед сном в ванной комнате кончивший с мыслями о Светусике, спали без сновидений Серёга и Вовчик, спала неугомонная Зоя Альбертовна, после ужина позвонившая сыну в армию, спала отрешенная от всех — то ли глупая, то ли слишком умная — девушка эмо…
Спали все, прилетевшие в Город-Герой в составе туристической группы школьников, и только они, Димка и Расик — двое из этой группы — лежали без сна в одной постели: голый Расик лежал на голом Димке, и Димка — счастливый Димка! — в ожидании вопроса, одной рукой обнимая Расима за плечи, ладонью другой руки ласкал по-мальчишески сочные, мягкие и вместе с тем упругие Расимовы ягодицы; "спрашивай… "
— Дима, скажи мне… ты голубой? — прозвучал в темноте вопрошающий голос Расима.
Конечно, он, Димка, угадал, о ч ё м Расик его, Димку, хочет спросить… "ты голубой?" — прозвучал в темноте вопрошающий голос Расима, и Димка, предчувствуя именно этот вопрос — о ж и д а я этот вопрос, вдруг неожиданно для себя самого растерялся: у него, у влюблённого Димки, не было ни для Расима, ни для себя исчерпывающе короткого — внятного и однозначного — ответа на этот вопрос! Как будто на все другие вопросы можно всегда отвечать однозначно и коротко… "ты голубой?"
"Голубой", "не голубой" — "да", "нет"… не было у Димки, шестнадцатилетнего десятиклассника, однозначного ответа на этот вопрос — ни для себя ответа не было, ни для Расика. Потому как он — по своим устремлениям — явно склонялся в сторону предпочтения однополого секса, и вместе с тем он внятно — осознанно — ещё не сказал самому себе, что парни, и только парни, ему, Димке, нужны по жизни… о каких однозначных выводах можно говорить в шестнадцать лет?! Дело ведь не в словах, которыми одни — по своему недомыслию или по иным, нередко мутным, причинам — спешат-торопятся поименовать других: "голубой", "голубой"… дело не в словах, или, точнее, не в самих словах, а в осознании этих слов как единственно верных, не подлежащих внутреннему сомнению… вот в чём было всё дело!
Проще говоря, "голубым" парень становится не тогда, когда скажут ему об этом другие, а тогда, когда скажет об этом себе он сам — когда внутренне это осознает, а осознав, это внутренне примет, причём, без разницы, оповестит он об этом мир или скроет это знание о самом себе внутри своей собственной души; у шестнадцатилетнего Димки такого внутреннего осознания не было, и потому Димка, будучи честным по отношению к самому себе, не мог — stricto, strictissimo sensu — назвать себя "голубым"; но и назвать себя "не голубым" — в строгом, строжайшем смысле слова — он тоже не мог, потому как тема эта его, Димку, и волновала, и манила… волновала и манила ещё до того, как он страстно влюбился в Расима! Тема манила, волновала… но и здесь — в предыдущей Димкиной жизни, то есть в жизни до любви — всё было тоже не совсем однозначно! Потому как…
В тринадцать лет он, Димка, "трахался" с Игорем — в сарае они приспускали с себя штаны и, испытывая совершенно естественное удовольствие, на старом скрипучем диване поочерёдно тёрлись друг о друга своими сладко напрягавшимися пиписами… ну, и что с того, что всё это было — в тринадцать лет? Мало, что ли, мальчишек делают точно так же, вступая в пору своего нетерпеливого жадного взросления?
Понятно, что их пацанячий "трах" в сарае по вечерам был в то лето всего лишь игрой, был подростковым экспериментом, и потому ни о какой конкретной ориентации тот первый сексуальный опыт свидетельствовать не мог. Потом, спустя два года, когда секс с Игорьком не случился, Димка всё лето мастурбировал, воображая Игоря и себя… и опять в тех фантазиях не было ничего особенного: он, мастурбируя, представлял то, что знал. В это же время он стал обращать внимание на парней… но ведь он, Димка, не был при этом совсем равнодушным-амбивалентным к девчонкам — девчонки его волновали тоже!