Люба и Милочка, одинаково выставив круглые зады, стояли рачком рядом друг с дружкой на выдвинутой до упора полке, а Пашка и Марина сосредоточенно колдовали над ними. Девочки постанывали, ойкали, кряхтели, но обе безропотно отдавались своим мучителям.
Пашка, сам не веря своим глазам, смотрел, как три его блестящих от Марининого крема пальца туго но вполне уверенно входили в Любин зад. Но удивительнее было то, что два пальца Марины также свободно скользили и в попе Милочки!
Пашка иногда, по Марининому примеру вытаскивал пальцы из Любы и с восхищением смотрел на широкое манящее отверстие с подрагивающими розовыми краями. Пальцы вновь погружались в женщину и Пашка с усилием продолжал разминать гостеприимную дыру.
В купе, несмотря на приоткрытое окно, стоял тяжелый дух — у девочек периодически отходили газы — но все попутчики уже притерпелись к этому, и даже получали известное удовольствие от нарочитой телесности, животной откровенности происходящего. Все барьеры и условности были сняты, и уже Милочка в процессе растяжки без всяких возражений со стороны взрослых несколько раз пускала из сплющенной письки маленькие серебристые фотанчики, да и Люба в какой-то момент попросила Лешку подставить ей давешнюю пластиковую емкость из-под воды. По совету Марины Лешка раздвинул Любе большие губы, и она с облегчением выпустила в банку тугую пахучую струю.
— Лешик, иди-ка сюда: Наша Милочка уже готова. Давай-ка, смажься еще разок. Ага. Вставляй потихоньку.
Уже опытный Лешка, придерживая хуек за стволик и прижав залупку к стремительно сужающемуся очочку, одним толчком загнал ее внутрь, и не давая девочке опомниться, еще двумя толчками вдавил свой писюн в Милочкину жопку по самый корень.
Милочка сдавленно ойкнула, ее личико исказилось страданием и в краешках глаз набрякли слезки.
— Стой: Не двигайся: Пусть привыкнет, — придержала мальчишку за попу Марина. — Как ты, солнышко? Больно?
— Ой: о-о-о-й: да: нет: немножечко: в животике:
— А если мы немножечко потянем: вот так? — Марина чуть чуть отодвинула Лешку от Милочкиной попки.
— О-о-о-х: ка: какать: хочу:
— Может, пусть Лешик вытащит?
— Нет! Лучше пусть еще: подвигает:
— Давай, малыш. Потихонечку. Слышишь? Дама просит:
Пашка все больше возбуждаясь смотрел, как мальчонка стал раскачиваться, а девочкина попа стала двигаться вслед за его бедрами. Членик почти не скользил в обтянувшем его тоненьком колечке плоти, но по кряхтению и вздохам детей было ясно, что где-то внутри девочки чувствительная залупка трется о не менее чувствительные стеночки, принося им то ли болезненную сладость, то ли сладкую боль.
Взглянув на Любу, Пашка поймал ее напряженный, вопрошающий взгляд, и не стал больше ничего ждать.
Головка втиснулась в Любу легко и естественно, но когда он попробовал двинуться дальше, женщина вдруг запаниковала и попыталась, шипя, соскользнуть с шишки. Не тут то было! Сбоку на нее навалилась вездесущая Марина, не давая шевельнуться и борморча на ухо какую-то успокоительную белиберду. Первый осторожный натиск вызвал у Любы вскрик боли, но позволил углубиться в ее жопу сантиметров на семь, и Пашка, решив закрепиться на этих рубежах, стал слегка покачиваться из стороны в с торону, чуть вперед-чуть назад, беря пример с Лешки.
Ощущение было такое, что змея зажали упругой удавкой и давили из него удовольствие по капле, пытаясь выведать страшную змеиную тайну.
Хотелось чего-то большего, но любая попытка протолкнуться глубже вызывала яростные Любины протесты.
— Ладно, Павлик, вынимай. Видишь, не тянется она. Толку не будет. Иди пока ко мне, — сказала Марина, укладываясь спиной на полку и закидывая ноги.
Пашка под стоны и оханья Любы, враскачку постепенно вытащил змея, полюбовался на огромную, болезненно вздрагивающую дырку, и переключился на Марину.
— Ложись на меня, вот так, да: где он там? А вот: сейчас: дави: сильнее: ух-х-х, какой он у тебя!: потихоньку заталкивай: ух: ух: да: и еще: и еще: толкайся сильнее, я тебе не девочка, не порвусь, небось. О-о-о, да-а-а!!!
Маринино нутро натягивалось на змея как узкая перчатка на руку — было немного больно, кожу на змее саднило, залупу слегка щипало, но во всем этом что-то все-таки было. Не то, как он себе это представлял раньше. Это не был триумф самца над поверженной и униженной самкой. Это скорее напоминало процесс пожирания удавом кролика. И удавом здесь был явно не Пашка.
Вспотевший, запыхавшийся, с пульсирующей болью в простате, Пашка, как зачарованный кролик все елозил и елозил распухшим, саднящим и уже окончательно окаменевшим прибором в тесной, сыто попердывающей женской сраке. По ощущениям это совсем не было похоже на секс. Это было что-то другое. Ритуал? Жертвоприношение? Пытка? Это надо было бы прервать, но сладкая, натянутая до предела струна внутри позвоночника вибрировала при каждом его толчке, и ради этой вибрации, ради того, чтобы чувствовать ее снова и снова, Пашка готов был длить эту пытку до бесконечности.
Писк справа уже давно сигнализировал о благополучном завершении эксперимента у молодежи, а Пашка даже не мог вообразить, как и когда он сможет кончить.
Марина, закрыв глаза и кривя рот то ли в ухмылке, то ли в гримасе боли, расслабленно раскачивалась под его ударами, принимая эту жертву. Только ее напряженная ладонь, то танцевавшая в разворошенной вульве энергичный танец, то расслабленно подрагивавшая на лобке, и периодические судороги живота сигнализировали о приливах и отливах тихих оргазмов.
Шлепки справа. Это ненасытный Лешка, заправив писюнчик в подготовленную Пашкой Любину дыру, с выражением блаженства на мордочке, энергично пялил удивленно охающую от удовольствия женщину. Этот размер ее явно устраивал.
Меланхоличная Милочка лениво подрачивала писюху, глядя на то, как ебут в жопу ее мать, и посасывала большой палец.
"Вот бы сейчас дать ей в рот" — подумал Пашка. — "Прямо вот так, выдернуть из Марининой жопы и дать Милке облизать и обсосать: обработать гладеньким язычком его натруженного змея: за щеку: за щеку:"
Струна в его позвоночнике натянулась и лопнула. Оглохнув от звона, Пашка как бы со стороны наблюдал за своим дергающимся телом, впрыскивающим в Маринину кишку кипящую малофью. Заряд за зарядом, заряд за зарядом. Марина, принимая в себя Пашкину жижу, мяла свои сиськи и терла пальцами соски. Ее лицо было каким-то странно сосредоточенным и Марина в этот момент совсем не была похожа на себя.
Ее задница нехотя выпускала из своей глубины опадающего змея, но Пашке очень надо было, и он просто выдернул остаток из хлюпнувшего отверстия.