— Ванечка… — непроизвольно и потому совершенно бесхитростно пропел-проговорил маленький Ростик, сладко растягивая в утренней улыбке чуть припухшие со сна губы.
— Вставай, — сказал Ваня.
— Ага… встаю, — маленький Ростик, еще раз потянувшись под простыней, решительно откинул простыню в сторону, и… вдруг обнаружив, что он, не такой уж и маленький Ростик, находится в самом что ни на есть естественном и даже диком виде, тут же непроизвольно прикрыл ладонью своего полуторчащего симпатичного петушка… но Ваня, уже деликатно и даже как бы совершенно непреднамеренно и бессознательно отвернувшийся, выходил из комнаты, чтоб успеть разогреть-приготовить себе и младшему брату, Ростику, какой-нибудь не особо затейливый мужской завтрак…
И вот ведь что удивительно! Ни маленький Ростик, ни взрослый Ваня ни словом, ни даже взглядом или каким-либо другим непреднамеренно преднамеренным жестом не напомнили друг другу о том, что было в их детской комнате накануне — вечером перед сном… А потом Ростик, позавтракав, ускакал в школу — за своими "пятерками", а Ваня, как более ответственный и потому решивший пропустить первую лекцию, помыл посуду, заправил кровать, и — куда ж деваться? — тоже помёлся в свой технический колледж… Начинался новый день, и этот новый день, не в пример дню вчерашнему, обещал быть по-настоящему весенним — с голубым бездонным небом, с радостно льющимся с высоты своего покровительства бесконечно тёплым и даже припекающим солнцем… Да, мой читатель, так и хочется сказать: начинался новый день, и вместе с этим новым днём начиналась новая и даже совершенно новая жизнь… но я, мой читатель, так не скажу, и вот почему: в принципе, каждый новый день, даже если мы никуда не летим и не едем в погоне за новыми впечатлениями на вечно шумящем ветру своей безграничной любознательности, а вынуждены и даже должны продолжать какое-нибудь вчерашнее поднадоевшее занятие, всё равно всегда обещает что-нибудь новое… да, именно так: каждый новый день, начинающийся с восходом солнца, неизменно таит в себе начало новой жизни — каждый новый день обязательно обещает что-нибудь новенькое… случайный взгляд или жест, мимолетную встречу глазами или малосущественное письмо из какой-нибудь очередной конторы-офиса, а то и вовсе нежданно-негаданно возникающие на привычном фоне монотонности всевозможные рифы — и вот оно-то, это самое новенькое, и есть каждый раз, то есть с каждым новым днём, новая обновляющаяся жизнь… и было ли что накануне вечером или вообще ничего не было — это, конечно, важно и даже в иные моменты жизни существенно, но в любом случае, даже если ничего накануне не было, новый день — всегда новая жизнь, и потому сейчас сказать-выразиться, что именно в этот весенний день жизнь для Вани, студента первого курса технического колледжа, или для маленького любознательного Ростика началась как-то по-новому, было бы несправедливо, — жизнь, мой читатель, разнообразная и в каждый улетающий миг бесконечно неповторимая, нова всегда, и новизна эта зависит не от жизни как таковой, а от нашего к ней бесконечно разнообразного отношения… собственно, в этом и только в этом смысле можно сказать, что новый день для Вани и Ростика ознаменовался новой жизнью. Конечно, накануне что-то произошло, и это "что-то" внесло свои коррективы. Но в общем…
День пролетел, как обычно… маленький Ростик, вернувшись из школы с "пятёркой" за безупречно рассказанное наизусть стихотворение под совершенно нестрашным прицелом спокойного и даже поощрительного взгляда бесконечно мудрой Натальи Ивановны, самостоятельно пообедал, выучил уроки и, сказав пришедшему Ване, что он погуляет, отправился на улицу — к Ромке и Серёге, уже поджидавших его, Ростика, у подъезда… А вечно деловой Ваня, тоже пообедав и, таким образом, материально насытившись, кому-то названивал, с кем-то о чем-то договаривался и даже куда-то ненадолго ездил… словом, весенняя жизнь шла, мой читатель, и даже катилась-бурлила своим незатейливым чередом… А когда наступил вечер и подошла пора ложиться спать, маленький доброжелательный Ростик, пользуясь тем, что старший брат Ваня по уже въевшейся в душу привычке пошел освежить перед сном свое юное тело под кратковременным душем, без всяких своих малолетних сомнений прытко, сноровисто и деловито разобрал-застелил, ко сну готовясь, не свою, а Ванину кровать-постель и, самым естественным образом сбросив трусы — сверкнув никому не видимой в этот весенний миг своей белоснежно круглой попкой, нырнул, словно рыба, под простыню… так и хочется воскликнуть: "Ай да Ростик — растущий хвостик!" — лёжа под простынёй в самом что ни на есть голом и даже древнегреческом виде, маленький Ростик терпеливо ждал… и когда Ваня в "детской" возник-появился, он, то есть маленький и даже коварный Ростик, встретил его, Ванино, появление девственно хитрым и даже, не побоимся этого слова, вопрошающе радостным взглядом…
Ну, а дальше всё было, как накануне, только еще увлекательнее и бесконечно познавательнее… голый Ваня, шестнадцатилетний студент технического колледжа, то подминал маленького Ростика под себя и, горячо и жадно вдавливаясь в живот и даже в твёрдо торчащий петушок безотказно податливого Ростика петухом своим, самозабвенно и даже, скажем так, не без упоения скользил этим самым своим петухом по животу и даже по петушку младшего брата… то, наоборот, укладывал Ростика на живот, то есть вроде как навзничь, и пока безупречно послушный Ростик вдыхал запах подушки, не менее страстно и еще более самозабвенно шестнадцатилетний Ваня скользил своим сладко залупающимся петухом вдоль жаркой и нежной ложбинки, образованной тугими круглыми булочками… то — Ростик ложился на Ваню, и Ваня, страстно и горячо сжимая-тиская неугомонными ладонями упруго-мягкие и бесконечно сладкие булочки, раскачивал маленького Ростика на себе, отчего петушки их, то есть не очень большой петушок Ростика и здоровенный петух Вани, снова по-дружески и даже по-братски тёрлись друг о друга… и при всём этом маленький Ростик выгадывал время-момент, чтоб поиграть с Ваниным петушком врукопашную… и даже… даже — углубляя свои познания в смысле буквальном и переносном, любознательный Ростик то и дело находил повод, чтобы целомудренно и непредвзято поласкать здоровенного Ваниного петушка губами и вообще всем ртом… словом, они кувыркались и так и этак, сопящий Ваня то и дело осыпал Ростика мимолетными щекотливыми поцелуями, и кровать под ними ходила ходуном — до полного Ваниного изнеможения и даже до бесконечно сладкого Ваниного освобождения от груза накопившегося за день семени…
И всё это, мой читатель, продолжалось-длилось, без малого, девять счастливых дней! Днём они, Ваня и Ростик, об этом не говорили и даже не заговаривали, словно ничего, совершенно ничего в этом не было интересного и даже как будто вообще всего этого не было и быть не могло, но лишь наступал вечер — лишь подходило время официального сна… словно из заповедной дали сквозь толщу веков-столетий, прошелестевших, как один миг, на космическом ветру истории, в "детской" вдруг сказочным образом материализовывалась, приобретая в лунном весеннем мареве вполне очевидные очертания, залитая бесконечно счастливым солнцем далёкая праотчизна… о, какие только вопросы не задавал Ване, старшему брату, маленький любознательный Ростик! Он хотел знать и это, и то — и Ваня, студент первого курса технического колледжа, если ответить мог, то честно и даже обстоятельно отвечал-объяснял неугомонному Ростику, а если ответа не знал сам, то честно и объективно в этом признавался, но ни разу — ни одним словом! — Ваня не ввел Ростика в заблуждение и ничего ему не наврал… в конце концов, вконец распоясывавшийся шестнадцатилетний Ваня, потерявший всякий контроль над своим самовыражением, дошел до того, что, лаская бесконечно любимого Ростика, стал щипать-целовать упруго-мягкие половинки-булочки, тем самым не только ладонями, но и жаром пышущими губами наслаждаясь их белоснежной бархатистой нежностью… и, подбираясь губами всё ближе и ближе, в один из дней Ваня, студент первого курса технического колледжа, широко разведя половинки Ростика в стороны, непреднамеренно и даже непроизвольно коснулся кончиком языка всё еще девственной и по этой причине туго и непорочно сжатой дырочки, и даже… даже — не просто коснулся, а, играя, заскользил языком по кругу, отчего маленький Ростик невольно рассмеялся, прошептав совершенно по-малолетнему: "Щекотно… "
*****
— Росточка… ну, скажи… скажи… я всё сделаю… Ростик, скажи…
Конечно, Ваня был виноват… и хотя понятно, что первый раз всегда происходит болезненно и что, встав на путь неутомимого познания или даже банального любопытства, эту самую первую боль нужно, сцепив зубы, перетерпеть, но — всё равно… всё равно такого не должно было быть — чтоб Ванино неизъяснимое блаженство было достигнуто за счет страданий пусть бесконечно любознательного и даже пытливого, но в любом случае не обязанного страдать маленького и бесконечно любимого Ростика…
Утром, за завтраком, глядя на свою любимую кружку, Ростик неожиданно проговорил:
— Больше так делать не будем…
— Не будем, — словно эхо, послушно отозвался Ваня, который всё ещё испытывал угрызения совести и даже некоторую душевную неуютность. И эта Ванина вовсе не показушная виноватость делала его, шестнадцатилетнего студента первого курса технического колледжа, и не студентом вовсе и даже не шестнадцатилетним, а самым что ни на есть нашкодившим пацаном-мальчишкой.
Они помолчали. Радио, что было на кухне и которое никогда не выключалось, резво рассказывало о событиях, произошедших в мире за истёкшую ночь… но всё это было так несущественно и даже смешно, что глупо было не то что слушать, а даже прислушиваться… .
— А вообще — будем? — тихо спросил Ваня, вопросительно глядя на Ростика. И спросил он вовсе не потому, что вдруг испугался заблаговременно, что он может лишиться в пору своей цветущей весны вдруг внезапно открывшихся, распахнувшихся горизонтов, а спросил он так потому, что в ответе Ростика — "будем" или "не будем" — заключалось нечто совсем и даже вовсе другое: простил его маленький и бесконечно любимый Ростик или… или — нет. — Вообще… — не очень уверенно повторил-уточнил Ваня.
— Посмотрим, — чуть помедлив, хитро ответил бесхитростный Ростик и, не удержавшись, тут же лукаво улыбнулся… конечно, Ваня ему, Ростику, сделал больно, и даже очень больно… но ведь это Ваня! И разве можно его, Ванечку, не простить?
И вечером снова… снова Ваня, шестнадцатилетний студент технического колледжа, любил маленького неугомонного Ростика — они снова неутомимо кувыркались на Ваниной постели и снова позволяли себе всё-всё, кроме "самого-самого настоящего"… впрочем, ни Ваня, ни даже его нашкодивший петушок, который, впрочем, был маленьким Ростиком уже давно прощен, нисколько не претендовали на "самое-самое настоящее"… да и кто, мой читатель, со всей достоверностью знает, что для кого и когда самое-самое настоящее? Есть, конечно, смелые люди, которые думают и даже полагают, что они и только они знают наверняка, что для всех и для каждого есть самое-самое настоящее… но разве, если задуматься да подумать самостоятельно, может быть так, чтобы кто-то один-единственный знал за всех? Разве это нормально, если в многоцветной палитре жизни вытравить все остальные цвета как ничтожные и несущественные и заменить их цветом одним — цветом коричневым… или красным… да хоть любым другим! — разве это не превратит жизнь в убогую и малопривлекательную одноцветную пустыню? То-то и оно… а что касается Вани, то ему, Ване, казалось, что он любит маленького Ростика еще сильнее и еще крепче — и он, то есть Ваня, снова прижимал любознательного Ростика к себе, снова целовал его, тихо смеющегося и даже вырывающегося, маленького и уже не маленького, бесконечно любимого на весеннем ветру их сказочного счастья…
Вот, собственно, мой читатель, и вся история, случившаяся в городе N… а может быть, даже совсем наоборот — история только-только началась в этом самом что ни на есть сказочном городе, — кто знает, мой уставший читатель, со всей неоспоримой и прочей достоверностью, что ждет нас всех, то есть каждого по отдельности и всех вместе, через год или даже, допустим, через два на ветру пролетающих мигов-столетий? . . На тринадцатый день позвонила мама и, сказав, что они, то есть мама и папа, уже возвращаются, попросила Ваню их встретить. Ваня и Ростик, благо весна уже бушевала вовсю, а поезд прибывал вечером и вовсе даже не поздно, на железнодорожный вокзал поехали вместе. И когда уже шли от троллейбусной остановки к сверкающему огнями в сгущающихся весенних сумерках зданию железнодорожного вокзала, маленький Ростик, незаметно для окружающих дёрнув Ваню за руку, неожиданно проговорил:
— Ваня, я что хочу тебе сказать…
— Что? — отозвался Ваня, шутливо дёрнув за руку Ростика в ответ.
— Ты при маме или при папе меня Росточкой не называй… понял?
— Почему? — удивился Ваня.
— Ну, не знаю… Росточка — это словно девчонка… ну, то есть, "она" — Росточка. А я не девчонка… и вообще… ты же раньше меня так никогда не называл, и мама, услышав, может удивиться, — рассудительно пояснил бестолковому старшему брату Ване младший брат Ростик.
— Ну, и ты меня… ты меня тоже Ванечкой не называй, — еле сдерживая улыбку, проговорил, подыгрывая Ростику, Ваня.
— Ладно. Но когда мы одни… ну, то есть, когда мы будем совсем одни, то я тебя буду называть…
— Вот и я тебя буду называть, когда никого не будет…
Ростик, вполне удовлетворённый, кивнул. А Ваня, не удержавшись, шутливо взъерошил ему на затылке волосы… и, чтоб маленький Ростик вспомнил, как раньше он, Ваня, к нему относился, тут же, на подходе к вокзалу, дал Ростику совершенно несильный и, что самое странное, нисколько не обидный для Ростика подзатыльник, — чтобы маленький Ростик при маме и папе не забывался и им, взрослым Ваней, при маме и папе не командовал…
Ну вот, мой читатель, и всё… можно, не беспокоясь за Ваню и Ростика, ставить точку. В жизни… ну, то есть, в сказочной жизни, жизнь их, конечно же, будет продолжаться, и точка, о которой я только что сказал, — лишь завершающий знак в конце совсем не большого жизненного этапа, и не более того… Ты хочешь знать, мой читатель, точно ли это сказка? Хм, многие уважаемые читатели почему-то всегда и даже в первую очередь интересуются, была ли та или иная история на самом деле, то есть в самом что ни на есть подлинном реале, или ничего такого, в натуре, не было, а всё, правдиво рассказанное — лишь плод авторского воображения… так вот, мой читатель… если, конечно, ты, мой читатель, начинавший когда-то читать, до конца до этого дочитал, отвечаю со всей своей безответственной определенностью: это наша история — сказка. Весенняя сказка-быль…
Pavel Beloglinsky: ВАНЯ И РОСТИК — Final edition, 2006-08-15