Когда вся компания собралась за столом, на улице уже стемнело. Для разгона выпили домашнего ароматного пива и тут же засобирались в парную. Девочки отдельно, мальчики отдельно. Подумаешь, какие церемонии. Не разогрелся еще народ, не дошел до той стадии, когда опадает шелуха приличий.
Очаровавшая Игоря красотка с перманентом, ее задастые и грудастые подружки, а также раздевшаяся прямо на открытой веранде поджарая Василиса, пошли в парилку. Я решила подождать, не желая толкаться попами в тесном помещении.
*****
Выбрав окольный маршрут, я дышала упоительно чистым воздухом, размышляя о примитивности человеческой натуры. Поесть, потрахаться… что еще надо? Арнольд мнит себя членом высшего общества, но его член имеет над ним куда больше власти, чем его тонкая поэтическая душа. Эк меня на философию потянуло… Прямо из под ног выпорхнула крошечная пташка и взвилась высоко в небо. Я проследила за ней глазами, отметив что на небе ни одного облачка. Вечерок обещал быть во всех отношениях приятным.
За оврагом паслись толстобокие пестрые буренки. Два подростка, щелкая кнутами, сгоняли их поплотнее. А чуть в отдалении белел подозрительно знакомый силуэт. Ба! Да это же Василиса… Вот так неожиданная встреча. Рядом с ней на драном брезентовом плаще сидел пожилой пастух и о чем-то распрягался.
Маскируясь в кустах ивняка, я подошла поближе. И поняла, что мужик не говорит, а поет. Да не абы что, а смачные матерные частушки.
На горе стоит телёнок,
Под горой лежит миленок,
Я ему раз пять дала —
Видно насмерть заебла!
— О, как пикантно! — восхищенно закатывала глаза Василиса, быстро строча в маленьком блокнотике.
Пастух, хорошо на возрасте дядя лет шестидесяти, беззастенчиво зырил в прорехи ее штанов. Василиса сидела, по-турецки скрестив ноги и сквозь рваную джинсу сверкала ее гладко выбритая киска. Видать, мужик отродясь не видел такой красотищи. В деревне бабы не бреются.
— А вот еще… — желая угодить городской девице, нашелся он :
Трактор едет, трактор пашет,
Тракторист платочком машет.
Мне за дымом не видать —
Дать ему или не дать?
— Отлично! Это уже в неоколхозном духе, какая прелесть!
— Чаво? — переспросил пастух.
— Я говорю, дядь Коль, очень хорошие у вас частшки. Еще что-нибудь спойте.
Дядя Коля тут же выдал :
Милка с горки сорвалась,
У ней юбка задралась,
Из-под юбки видны губки,
Куда лазают залупки.
Василиса снова запорхала карандашиком.
— А ты девка-то сама как? По ентой в смысле части?
— На что вы намекаете, проказник? — жеманно погрозила пастуху пальчиком поэтесса.
— Ну по части залупы как? Любишь?
— Люблю, дядь Коль… — Василиса хитро посмотрела на пастуха, словно дразня его. Но по ее глазам было видно, она не верит в возможности деревенского старожила. Смотрелся он старше своих лет и производил не самое выгодное впечатление.
Но дядя Коля теряться не стал. Он цапнул Василису за груди и шустро опрокинул на траву. Та только охнула от подобной прыти.
— Уважишь старика? — спросил он, прижимая ее к земле.
— А ты можешь?
— А мы проверим щас… старый конь, девка, борозды не испортит.
Слегка трясущейся рукой он расстегнул штаны и достал на свет божий увесистый и, надо сказать, уже слегка воспрявший член.
— Оооо, а вы неплохо оснащены, — одобрила Василиса и потянулась к члену рукой. Она погладила его, потеребила рукой заросшие седыми волосами яйца и с удовольствием насладилась зрелищем твердеющего инструмента.
— Никто не жаловался пока, — гордо заметил пастух, приспуская штаны пониже и устраиваясь поудобнее между тощих Василисиных ног, — портки то скинешь или так будем?
Василиса чуть приподняла попу и быстро стянула с себя джинсы, оставшись в короткой прозрачной блузке.
— Тощая, кости одни, — с неудовольствием отметил дядя Коля, но губы его невольно растянулись в блаженной улыбке, когда он втиснул свой прибор в гладко выбритую дырочку поэтессы. Она охнула.
— Ой, большой какой… ой… ой… потише…