Саша оборвал сцену выговора и замолчал. На его лице появилось выражение строгости: он готовился дать мне решительный отпор.
— Я замужем, — вдруг промолвил он в наступившей тишине. — Да-да, у меня есть муж, с которым я живу и которого я не могу бросить. У него, конечно, не такой хуй, прости, член, как у тебя: Равного твоему члену я вообще еще никогда не встречал на своем жизненном пути, но я не могу оставить моего мужа. Я ему слишком многим обязан. И потом он старше нас с тобой. Он может скоро начать нуждаться в моей помощи. У него, кроме меня, никого больше нет. Если ты спросишь, люблю ли я его, как тебя, я отвечу: любовь испарилась, но осталось нечто большее. Любить вообще можно таких людей, как ты. А с ним: А с ним мы просто: Просто единое целое. Нам с тобой до этой стадии еще далеко.
— Почему ты сказал, что любить можно только таких людей, как я? За словом "любить" мне послышалось слово "ненавидеть".
— Потому что любовь для меня неотделима от страсти. Ты способен внушить животную страсть одним своим хуем. Извини — членом. Уж не говоря о прекрасных тяжелых яйцах, о лобковой поросли, о заросшем животе, о поросли в твоей жопе — я ее обожаю! . . Я снюсь тебе, а ты снишься мне. Я просыпаюсь — и у меня стоит вовсю, потому что я видел всю ночь твой член! О, твой член! Это мой еженощный бред! Мое наваждение! . . Если ты скажешь сейчас: "Пошел вон!" , я пойду, но страсть к тебе будет во мне кипеть всегда. Я никогда не встречал такого чудесного экземпляра. Но с моим мужем у нас другая связь. Он у меня не первый мужчина, но мы друг без друга не можем. Он — это я. А ты — это ты.
— Значит, — подытожил я нашу сцену пылкого объяснения, — я твой любовник.
— Да, ты мой любовник.
— А с любовниками расстаются. В отличие от мужей. Не можешь же ты жить на два фронта.
Мы опять помолчали. Он накинул грубый бушлат, который скрывал красоту его ухоженного тела, и ушел.
Времена меняются, а между нами, людьми, все остается по-прежнему:
*****
Времена меняются, люди — нисколько. Раньше выезжали на маевки, теперь — на корпоративы. Но раньше наши бабушки с дедушками, говорят, бегали по лесу, аукались, собирали грибы-ягоды, а нас теперь собирают на речном пароходике, в каюте устанавливают стулья рядами, на стенку вешают экран, рядом с экраном ставят трибуну. И давай чесать доклады про кризис, банковско-финансовую систему, необходимость сокращения рабочих мест: А кораблик плывет. На трибуне уже сменяется пятый докладчик со своими диаграммами — жрать не зовут.
Экран висит на стенке рядом со стеклянной корабельной дверкой. За дверкой команда коков бегает с кастрюлями и сковородками. И среди них один паренек с усиками, как у шпиона. Пробежит мимо двери — и с меня глаз не сводит. Именно с меня.
Ну, наши товарищи стали потихоньку выходить из зала покурить. После очередного докладчика вышел скоренько и я.
Стою, облокотился на перила. На палубе никого. Кораблик плывет среди зеленых берегов, дует легкий ветер, из зала раздается микрофонный голос докладчика: "Не будем, товарищи, строить иллюзии насчет того, что наша российская банковская система справится со всемирным кризисом в одиночку" : И тут на корме — не знаю, как это у них называется, — нос к носу встречаю моего "шпиона". Он выбегает в белом халате с камбуза и деловито опрокидывает в мусорный бак картофельные очистки.
— Почему вы на меня все время смотрите? — заговариваю первый.
Он останавливается.
— Ой: Я вас знаю.
— Правда? Откуда же?
— Вы меня, наверное, не знаете, а я вас в бане видел. У вас такой хуй, извините, такой член, что я его забыть не в состоянии.
— Да? Какой же "такой"?
— Ну: Такой большой, такой красивый: Я бы дорого дал, чтобы побыть с вами наедине. Честно! Никогда бы не поверил, что мы увидимся снова. Это судьба.
Мы помолчали.
— И что бы вы стали делать с моим членом?
— Сначала я бы его попробовал на вкус.
— А потом?
— Потом? . . Ой:
— Ну, что потом?
— Я такому красавцу ни за что не смог бы отказать.
— В чем же?
— А то вы не знаете.
— Не знаю.
— Знаете!
— Не знаю.
— Не знаете — тогда не скажу.
А у самого лукавая мордочка до того хорошенькая, усики ему до того к лицу, — как с лубочной картинки.
— Можно потрогать ваши усики?
Мы оглянулись — никого.
— Можно.
Я протянул руку к его усикам и быстро потрогал. Шелковые, но колючие. Он застонал.
— Ой, — выдохнул, — какая рука: какие пальцы: Господи, какой же я счастливый, что мы встретились вновь! Жалко только, что у меня — негде.
Сговорились у меня.
Встречаемся на следующий день у метро, я его веду к себе домой. И там у нас вспыхивает такая прекрасная возня, скажу я вам! . . Словами не передать. Что там шпионские усики и щекастая мордашка! Его самой яркой приметой была попка.
Глянцевая, тугая — нет, не глянцевая! Фарфоровая. Словно бы прозрачная. Мужику ровно 35 лет, а попка у него — клянусь — не вру! — как у трехгодовалого младенчика! Кругленькая растопырка-оттопырка. Талия — это чудо природы! Талия, переходящая в бедра, за которые берешься обеими руками, натягивая на себя, такая хрупкая, что ее боишься переломить.
Мне попался паренек, какого в жизни еще никогда не было.
В попочке — ни волосинки. Лобочек выстрижен наподобие запорожского чуба: с краев сбрито, а прямо из-под пупка свисает до середины члена густая прядь волос. Яички побриты идеально — детские яички! Даже следов волосинок нет, яички просто сверкают, как пасхальные, ей-богу!
Спустим, бывало, лежим, отдыхаем. И он говорит:
— Ты, наверное, заметил, что я очень слежу за собой. Не могу допустить, чтобы вот здесь, — тут он высоко задирает свою красивую ногу и рукой отводит яички набок, — чтобы вот здесь, в щелке между яичками и ляжкой, росли волосы. Даже если они кудряшки. Я их беспощадно, беспощадно убираю. Эпиляцию делаю безжалостную. Иначе могут образоваться покраснения. Я этого не переживу!
Я тоже задираю ногу, отбрасываю набок свои яйца и осматриваю промежность, заросшую волосами.