Он, конечно, почувствовал, что я тоже спускаю. Прижал меня сильно-сильно, ручищами своими на попочку нажал, потом как-то очень быстро расстегнул мой ремень и сбросил с меня штаны и трусики, наклонился — присесть он не мог из-за своей грузности, — и так хорошо дососал мне, что мой членишко в его пасти утоп и там, бедняжка, потерялся:
Когда природные катаклизмы закончились, благодарный стилист-визажист снабдил меня воистину волшебными протирочными материалами, так что не прошло и минуты, как я был одет уже во все сухое:
Он смотрел на меня своими маленькими глазками с таким искренним чувством благодарности, какое не забывается: Ради такого взгляда стоит жить на свете, господа!
Вышли в его крохотный салон на одно кресло, и тут он подал голос:
— Если еще покраситесь, приходите. Буду рад помочь всем, чем смогу.
— Сколько я вам должен? — спрашиваю.
Я не желаю быть никому обязанным.
— Не имею права принять от вас плату, — отвечает, — потому что у меня сегодня утром сгорел кассовый аппарат. Приходите завтра, когда починят.
— Как завтра?
— Да, к завтрашнему дню наш салон заработает в полную силу.
— Хорошо, приду завтра.
Они, эти работники службы быта, все-таки неисправимые невежды. Думает, что раз у него не работает кассовый аппарат, то я сбегу, не заплатив: Не на того напал: не сбегу!
*****
Вчера выкрасил волосы в фиолетово-оранжевый цвет. Красиво. Но что-то не получилось. Примчался в парикмахерскую вокзала. Тут меньше вероятность встретить знакомых.
Заглянул — слава богу, никого. Зашел и бухнулся в единственное кресло. Из-за занавески выглядывает голова парикмахера. Господи, глазки крохотные, лысый, вокруг лысины венчик седых волосиков, сам небритый, здоровенный красный нос картошкой… Выглянул, кто это к нему сел. А чего выглядывать? Естественно, клиент.
Потом показывается весь. Пузо, как будто у него под халатом пять арбузов, рост — невысокий, но ручищи — как у палача, каждый палец — демократизатор. Идет вразвалку. Накинул на меня пеньюар — и уставился через зеркало на мои волосы. Смотрит, не отрываясь. Ни слова не произносит. Хамство — чисто вокзальное. Наконец изволит отверзнуть уста:
— Как будем стричься?
— Чтобы ненароком не испортить красоту, — отвечаю, блеща остроумием.
— Наголо или налысо? Машинкой или бритвой?
Жуткий хам, конечно.
— Под Котовского. Бритвой, естественно!
Ничего не говорит. И начинается колдовство-ведовство. Замес пены, точит бритву: Ходит слоновьей походкой то по правую руку от меня, то по левую, все у него в разных ящиках, нет, чтобы положить все в одно место и достать, когда клиент требует. Ему обязательно нужно создать видимость работы, чтобы потом вымогать башлы. Приемчики известны.
Закончились творческие искания. Останавливается за спиной и ручищей хватает мою прическу, щупает, не парик ли. Хам! Взмылил помазок и пошел по частям выполнять свою работу: от загривка и от ушей подвигается к макушке.
Стоит от меня справа, прижал свое пузо к моей руке и чувствую, как он свои яйца возложил на мою руку. Обойдет кругом, подойдет слева — опять кладет на руку яйца. Я делаю вид, что сижу и не замечаю его хамских выходок. За кого он меня принимает, интересно?
Голову бреет, правда, осторожно, а то в прошлом году одна брила так, что я вышел от нее весь в кровавых ранах, как из кавалерийской сечи. Этот на трудных участках сначала поработает ножницами, после поворошит своими демократизаторами, пострижет электромашинкой, а уже потом пускает в дело помазок и бритву. И все это время ощущаю у себя то на локте, то на плече его прибор.
Сижу нервозно, так как у меня самого давно стоит. Я легко возбуждаюсь. Это у меня с детства. Но поправить рукой не могу, боюсь дернуться.
Когда я бухнулся в кресло, то не подумал о члене. Сел и сел. Он же у меня тогда лежал спокойно. А теперь встал, но оказался зажат между правой ногой и яичками. Отодвигаю ногу — не помогает. Развожу колени — давит. Нужна рука, чтобы вытащить его! Но — боюсь шевельнуться.
Боль начинается адская. Дело грозит кончиться защемлением! Членовредительством, в смысле — увечьем без гарантии компенсации со стороны государства! Приказываю ему: "Лежать! К ноге!" — не слушается. "К ноге" — да, "лежать" — нет. Но как тут успокоишься, когда с обоих боков к вам прижимаются? Хамство!
А когда дошел до темечка, то ему понадобилось вообще встать к моему лицу передом! И я своим носом ощутил его арбузы, пахнущие "Шипром"! То, что у него под пузом, тычет прямо мне в рот! Через халат, конечно. У меня встает еще сильнее!
Я тогда не выдержал:
— Извините, не могли бы вы на мгновение прерваться? Мне нужно.
Он тут же перестал брить и отступил от кресла. Держит руки на отлете, как хирург Пирогов: в одной руке опасная бритва, в другой помазок. Я под пеньюаром высвободил, наконец, из плена свой сдавленный член, и он, мой любимчик, распрямился и вздохнул.
— Продолжайте, пожалуйста.
И вижу в зеркале — он смотрит на мой пеньюар. Я тоже быстро взглянул: господи, простыня топорщится! Член-то выпростался из плена — и взбил пеньюар! Я в ужасе. Рукой под пеньюаром надавил на член и прижал к яичкам сверху.
— Можно продолжать? — спрашивает.