Ответного разрешения говорить мне "Ваня" я ей не дал, да она, скорее всего его и не ждала. И все же такое вот неравноправное обращение друг к другу не помешало нам наслаждаться горячим чаем и болтать сначала о работе, потом вообще обо всем на свете.
Люся (буду ее называть теперь так для краткости) оказалась интересным собеседником: начитанная, азартная, остро и быстро реагирующая на мои аргументы, приводящая разумные доводы в подтверждение своих мыслей, доброжелательная по отношению к окружающему миру, но твердая в убеждениях:
Внезапно, прервав себя на полуслове, она спохватилась:
— Ой, у меня же в номере еще шоколадка осталась! Сейчас принесу.
Подхватилась, выскочила, и скоро вернулась с большой "Аленкой".
— Двенадцать.
Я взглянул на часы, поправил:
— Без четверти на моих.
— Нет, я о температуре в номере. Двенадцать градусов, и батарея совсем холодная.
— М-да: Так вы к утру вообще к простыням примерзнете!
— Да уж:
Чуть было не ляпнул, мол, давайте номерами поменяемся, но вовремя спохватился: это было бы уж совсем чересчур! Джентльменство джентльменством, но я в первую очередь для нее суровый шеф, и такое моё предложение неуместно.
Вместо этого я брякнул еще большую глупость:
— Оставайтесь.
Люся вытаращила глаза:
— Что-о-о?
Но меня уже понесло:
— Оставайтесь. Кресло раскладывается, номер у меня двухместный вообще-то, так что подушек и одеял хватит.
И ляпнул совсем уж ерунду:
— Обещаю не приставать.
Конечно же, предложение мое в Люсиных глазах выглядело ну очень уж скабрезным. И все же она, видимо, сообразила, что если у нее в номере в двенадцать ночи — двенадцать градусов, то при минус двадцати пяти на улице, при ветре в окно и при холодной батарее к утру ее придется от простыней ледорубом отковыривать.
Эти колебания мне удалось прочитать на лице женщины, но мыслей о том, что она решит остаться на ночь со мной, я не допускал. И отлично: вежливость я проявил, она отказалась, и ее будущее воспаление легких — не моя вина.
Ошибся.
— Мне очень неудобно, Иван Егорович: Но я и правда не смогу переночевать там. Я и так уже надела на себя всё, что можно, а пока шоколадку в сумке искала, замерзла совсем. Только:
— Что — только? Ну, я повторяю: приставать на буду, рассказывать кому-то — тем более. Слово даю.
— Ну: хорошо: Я только схожу еще раз, заберу кое-что.
— Да, конечно.
Она опять ушла, а я принялся материть себя за длинный язык. Вслух!
Ругаясь, я разобрал свою постель на широченной двуспальной кровати, разложил кресло, достал полотенца-простыни-подушки-одеяла для гостьи, сложил стопочкой. Ну, и нах: в смысле — какого дьявола я устроил всё это? Ясно ведь, что в любом случае я окажусь в идиотской ситуации: не попытаюсь затащить к себе под одеяло сисястую бабу, ночуя с ней в одном номере — куры меня, как говорится, засмеют. Или загребут. Или как там эта чертова пословица? То есть, поговорка. Или присказка: Тьху!
А начни я домогаться ее — другая беда: нарушение данного мною честного слова; шумный скандал в случае неуспеха, или совершенно непредсказуемые последствия, если все же в конце концов я свой конец в нее засуну.
Вместе со словами "сисястая баба" и "засуну конец" пришло осознание того, что засунуть в сисястую бабу конец мне хочется. И конец мой это желание подтвердил: вполне явственно начал шевелиться.
Люся принесла какие-то свои вещи — я даже не посмотрел. Разложила что-то на полочках в шкафу, в тумбочке, в ванной на полочке над раковиной.
— Иван Егорович, вы ложитесь, а я пока постелю себе.
— Ну да. Я сначала в душ.
Принимая неспешно душ, я размышлял, но уже не над тем, быть или не быть сегодня сексу, а над тем, как к этому прийти так, чтобы и овцы сыты, и волки целы, и пастуха не сожрали. "Приставать" нельзя, я обещал. Значит, нужно сделать так, чтобы "приставать" начала она. То есть, нужно спровоцировать её, но так тонко, чтобы в случае неудачи с полной уверенностью можно было заявить, что ей показалось. Хотя неудачи быть никак не должно!
Для начала я вышел из душа в одних трусах-плавочках, почти ничего не скрывающих — ни сам член, ни тот факт, что он не такой уж и сонный. А что? Я у себя дома.
Люся, увидев это, подняла бровь, но ничего, естественно, не сказала.
А я понял, что она поняла. Нырнул под одеяло, стянул трусы и открыто, а точнее, демонстративно вытащил их из-под одеяла и засунул под подушку:
— Не обращайте внимания, Люся, я всегда так сплю. Если на мне хоть что-то надето, я не высыпаюсь.
Как же не обращать внимания-то? Ха-ха! Попробуй тут не обрати! Люся, конечно же, обратила, да еще как! Она сама не заметила, как при виде всего, что я проделываю, она уставилась на то место на моем одеяле, где что-то топорщилось, и провела себя рукой по лбу. Ну-ну! Посмотрим, насколько ты устойчива!
— Можно, я свет выключу?
— Да, конечно. Не задвигайте шторы, а то в темноте ушибетесь.
Свет от уличных фонарей прекрасно освещал комнату, и я всё отлично мог видеть. Из душа Люся вышла в длинной ночной сорочке. Не очень эротично, конечно, зато никаких штанов: терпеть не могу женские пижамы!