На исповедь моих страстей".
Крабб, "Дворец правосудия"
— С нами Бог! — Матушка Изольда, настоятельница Крейцбергской женской обители, ехала в один из замков лорда Оливера Хаксли навестить его жену, а фактически несчастную узницу, леди Эвелину, чтобы дать хоть немного облегчить участь несчастной женщины. — Господи, прости меня грешную!
Путь одинокой монашки был долог и весьма опасен. В те далекие времена разбойники запросто могли убить и ограбить одинокую женщину, но тут ей повезло: попутчиком оказался сэр Нейджел, королевский лучник, посвященный за подвиг в рыцари самим королем.
— Могу ли я вручить себя вашей чести и благородству? — проговорила она, глядя на спутника глазами хрустальной чистоты.
— Господь да пребывает с тобой! — рыцарь решил, что никогда еще не видел женщины, черты которой выражали бы такую достоинство и внутреннюю силу. — Дорога короче, когда едут двое! Это был человек среднего роста, очень массивно и мощно сложенный, грудь колесом, широченные плечи. Его выдубленное непогодой бородатое лицо загорело настолько, что стало орехового цвета; длинный белый шрам, тянувшийся от левой ноздри к уху, отнюдь не смягчал резкие черты. Прямой меч на боку и помятый стальной шлем показывал, что он явился прямо с полей сражений.
Казалось, монахине лет тридцать. У нее был нежный рот темные, круто изогнутые брови и глубоко сидящие глаза, которые сверкали и искрились переменчивым блеском. Монашеское одеяние скрывало фигуру.
— Скажите, не может ли ничтожный и недостойный рыцарь случайно быть тебе чем-нибудь полезен?
Глаза у попутчика были изумрудные, проницательные, в них порою вспыхивало что-то угрожающее и властное, лицо наискось пересекал шрам, квадратный подбородок выражал твердость и суровость — словом, это было лицо человека, всегда готового смело встретить опасность.
— Господь да сохранит вас, сэр Нейджел, — отвечала монашка, — верному рыцарю короля найдется местечко в повозке одинокой монахини!
Путникам попадались на большой дороге всякий люд: нищие и гонцы, коробейники и лудильщики, по большей части веселый народ. Матушка Изольда благословляла всех встречных, а за молодую семью, угостившую свиным окороком, прочитала целых десять акафистов. Вскоре лес стал гуще. Дорога пролегла среди буковой рощи, по краям узкой колеи рос колючий кустарник.
— Может быть, вы ангел, сошедший на грешную землю? — рыцарь старым ножом отрезал от окорока два увесистых ломтя, один взял себе, а другой протянул монахине. — Рука дающего не оскудеет! Эх, суховата без доброго эля!
— Эль найдется, — матушка вынула из-под соломы заветный кувшин. — Знаешь, сэр Нейджел, в нашем греховном мире существует, и жестокость, и сладострастие, и грех, и скорбь, но попадаются люди, готовые пожертвовать и на нужды церкви и на пропитание слугам Господним!
— Да, на войне я всякого насмотрелся, — Нейждел осушал сразу полкувшина, — были грабежи и насилие, но были и добродетельные люди, что отпевали и своих и врагов по христианскому обычаю, были мужественные рыцари, которые, которые не боялись соблазнов и остаются верными себе и своим обетам!
— А ты всегда ведешь благочестивый образ жизни? — Матушкина щека разгорелись после выпитого эля.
— Грешен я матушка, ох как грешен! Помолитесь за мою грешную душу, а я пожертвую нобль на нужды вашей обители!
Казалось, монахиня, перебирающая четки, могла бы служить образчиком спокойствия и безмятежности. Дорога не предвещала никаких приключений, но тут приятное путешествие было прервано медвежьей травлей: лесничие выследили огромного медведя, и теперь один из местных баронов решил потешить себя охотой, ничуть не заботясь о том, что разъяренный мишка выскочил на проезжую дорогу.
Зверь, обычно мирный, если его не трогают, на этот раз был разъярен не на шутку: собаки люди и невообразимый шум вывели его из обычного благодушного настроения. Спасаясь от преследования, он выскочил на дорогу в десяти ярдах от повозки.
— Матерь божья! — матушка Изольда подумала, что настал час последней молитвы.
Лошадь шарахнулась в сторону, встала на дыбы, и порвав постромки, убежала в лес. Повозка опрокинулась, и одно из колес соскочило с оси.
— А вот и испытание Господне! — Сэр Нейджел встал и вытащил короткий меч. — За грехи наши тяжкие!
Огромный черный медведь, явно намереваясь разделаться с путниками. Изо рта чудовища свешивался багровый язык. Сэр Нейджел, разразившись целым потоком английских и французских ругательств, не спускал глаз с взбесившегося животного, поднявшегося на задние лапы.
— Святые угодники! — крестилась матушка Изольда.
Широкая пасть зверя была разинута, из нее капала на землю пена и кровь.
Сэр Найджел, выбрался из повозки, и встал между зверем и монашкой, выставив вперед короткий меч.
В жилах у монахини буквально застыла кровь. На дороге затевался страшный поединок: маленький человек и огромный черный зверь. Глаза мохнатого чудища вспыхнули злобой и ненавистью.
— Иди своей дорогой! — Сэр Нейджел и не думал показывать страх перед зверем. — Мне твоей шкуры не надо!
— Р-Р-р! — Медведь занес тяжелые лапы над головою рыцаря, желая повалить того наземь, а потом разодрать когтями на части.
Исход схватки был весьма сомнителен, но тут на дорогу выбежали лохматые собаки. (Охотничьи породы знаменитых английских терьеров в те времена еще не выкристаллизовалась, но медвежья травля была одним из любимых развлечений английской знати — прим. перев.) С яростным лаем они зверя и рыцаря полукольцом, две черные подкрались к медведю сзади.
Мишка, оценив численной превосходство противника, опустился на четыре лапы и бросился в лес. Собаки понеслись следом.
*****
Матушка Изольда молилась Богу.
— Все кончено! — Улыбнулся сэр Нейджел. — Deus meus, qui docet manus meas ad proelium, et digitos meos ad bellum! (Благословен Господь Бог мой, который учит руки мои сражаться и пальцы мои воевать — лат.) .
Господь сохранил нас, вашими молитвами!
— Тут еще неизвестно, что спасло нас во время этого приключения: мои молитвы или собачки. — Матушка поспешила поправить задравшуюся в суматохе расу, но рыцарь успел увидеть две стройные ножки. — Да пошлет Господь удачу охотникам! Пожалуй, одного нобля на нужды церкви мало! Пожертвую еще один! — А теперь, моя сладенькая, — рыцарь как пушинку поднял монахиню и понес в кусты, — ты не откажешь доблестному рыцарю в исповеди! Мне надо покаяться в смертных грехах! Вон в тех кустах нам никто не помешает исповедоваться! Охотникам не до нас! Собаки увели медведя в строну!
— Это смертный грех, сын мой: — Монахиня впрочем, не стала активно сопротивляться и позволила рыцарю некоторые вольности, не предписанные строгим монастырским уставом. — Гореть тебе в геенне огненной!
Она говорила, повысив голос, и при этом сжимала и разжимала длинными тонкими пальцами куртку рыцаря.
Ее взгляд, устремленный на него, смягчился, и ласковый ответ был уже у нее на устах.
— А я исповедаюсь и покаюсь! Согласись, что после сегодняшнего подвига святая церковь может простить старому солдату один маленький грех!
— Ах, ты грубиян! — прошипела она. — Ты не рыцарь, а низкий, невоспитанный мужик. Всего одним грехом хочет отделаться! Так вот какова ваша забота и благородство о несчастной насмерть перепуганной женщине!
— Грехи мы замолим! — Сэр Нейджел развязал шнуровку на своих штанах, освободил заслуженный боевой меч и торопливо навалился сверху. — Такой сладкой монашки я никогда не пробовал! Пожалуй, одним грехом действительно не отделаюсь!
— Только попробуй, согреши меньше трех раз, — шептала монашка на ухо рыцарю, — прокляну! И не торопись!
Рыцарь понял, что на этот раз фортуна улыбнулась ему. Конечно, мишка достанется охотникам, но без сладкой добычи воин не остался.
"Прости меня грешную, — думала Матушка Изольда, вздрагивая под огромным рыцарем, — грех то он, конечно грех, но с другой стороны, он взял меня силой! Придется поставить толстую свечку!"
— Послушайте, — воскликнул доблестный рыцарь, — если у вас в монастыре все монашки такие сладкие, надо брать его штурмом!
— А те, греховодник, не боишься умереть от истощения сил? — Ее лицо, тонкое и нежное, сияло от пережитого удовольствия. — У меня монашки веселые, здоровые. Запросто любого рыцаря порвут, если тот не проявит должной доблести или забудет принести лепту на нужды храма! С тебя еще одно согрешение!
— Мы теперь живем в такое время, когда ежечасно кто был сверху, оказывается снизу и наоборот! — Матушка Изольда решила, что хватит ей смотреть в облака.
"Зрелый плод всегда слаще! — думал рыцарь, совершая смертный грех, на этот раз уже лежа под монашкой. — Молоденькие француженки лежали, не шевелясь! Никакого смака! А эта к третьему заходу только разогрелась!"
— Да благословит Господь бог тебя и вою твою обитель! — Рыцарь считал, что поединок с монашкой можно считать настоящим подвигом, ибо он не уронил рыцарской чести. — Вот от меня три нобля в пользу монастыря! Думаю, мой скромный вклад поможет предотвратить вечную погибель моей души!
— Этого мало, сладострастный грешник, — Монета тут же исчезла в кошельке матушки, — прочитай по десять раз Аter, Ave и Credo ("Отче наш", "Богородице, дево, радуйся", "Верую" — лат.)
Доблестный рыцарь поставил повозку на дорогу, вернул на прежнее место колесо и поймал перепуганную лошадь.
Путешествие продолжилось.
— Я служил в Нормандии под началом сэра Гилфорда Уэста, — рыцарь продолжил рассказ о боевых похождениях. — Ему в свое время пришлось бежать от гнева лорда Хаксли!
— Да, я еду в замок, чтобы дать утешение его супруге, — матушка Изольда достала флягу пива.
— Вот именно из-за нее Гилфорд и перебрался в Нормандию! Наш отряд побывал в десятке разных переделок. Теперь сэр Гилфорд богат, имеет свое поместье, а я получил выкуп за испанского сеньора и решил вернуться домой. По мне, лучше нашей доброй Англии места в мире нет! А теперь, матушка, благословите меня грешного на прощание! — Рыцарь перекрестился. — Вам предстоит проехать один ферлон* или немного больше, но в замок с вами я не поеду. (Ферлон — одна восьмая часть мили. — Прим. переводчика.) . А вот в монастырь к вам я заеду обязательно, чтобы очистить от грехов свою грешную душу! Молитесь за меня!
— Прощай и да хранит тебя Бог! — Матушка Изольда благословила рыцаря на прощание и поехала вперед.
Замок, где томилась леди Эвелина, был воздвигнут в те далекие времена, когда люди придавали большое значение войнам и очень малое — комфорту, скорее он был предназначен служить цитаделью, простой и бесхитростной, совсем непохожей на те более поздние и роскошные постройки, где воинственная мощь укреплений сочеталась с дворцовым великолепием.
— Вот я и добралась! — Матушка осматривала огромное, неуклюжее здание с несколькими башнями, внутренними дворами и оградами. — Высокие стены указывают на богатство хозяев! Надеюсь, они помнят заповедь, что рука дающего не оскудеет!
В те смутные времена ни одно поместье не могло обойтись без укреплений. Королевская власть на местах была слабой, и девиз англичан был прост: "Каждый должен защищать себя сам!" Крестьянин не выходил из дома без дубинки, а дворяне запасались доспехами, нанимали солдат и ограждали свои замки стенами и башнями, иначе все добро немедленно было бы разграблено и сожжено.
— Толи замок, толи тюрьма, — вздохнула матушка, осматривая укрепления. — Да прибудет с нами Господь!
Вокруг стены шел глубокий ров, наполненный водой из соседней речки. Подъемный мост вел от них к воротам внутренней ограды. Особые выступы по бокам ворот давали возможность обстреливать неприятеля.
— А, вот и наша гостья! — Солдаты с пиками открыли ворота. — Леди Эвелина вас заждалась!
Монахиню провели по узкой винтовой лестнице в комнату узницы.
— Спаси вас господь, матушка! — Эвелина поднялась со стула и склонилась в почтительном приветствии. Посмотрите на мое печальное узилище!
На лице молодой женщины матушка Изольда увидела печать скорби. Судя по унылому виду, можно было подумать, что годы заточения сделали пленницу ко всему равнодушной, но огонь, иногда загоравшийся в черных глазах, говорил о таившемся в душе стремлении к сопротивлению.
— Эх, грехи наши тяжкие! — матушка Изольда пошла следом, перебирая янтарные четки. — Твой муж не захотел отдать тебя ко мне монастырь, там, среди подруг и молитв глядишь, и закрылась бы душевная рана, а мы отмолили бы у Господа отпущение всех твоих грехов!
— Матушка, а разве любовь это смертный грех? — плечи узницы распрямились, и в голосе не слышалось никакого смирения. — Вот так, уже три года каждый вечер перед сном я выхожу на крепостную стену! Это стало для меня, грешной, почти ритуалом! Вот так я и гуляю вдоль каменных зубцов и молю всевышнего о спасении! Сколько раз я думала, не прыгнуть ли мне со стены вниз, но Господь и моя любовь не позволяют сделать этого шага! — Знаете, почему муж заточил меня здесь? Я была с сэром Гилфордом Уэстом счастлива, признавалась на исповеди матушке Изольде леди Эвелина.
— Ave Maria! — матушка перекрестилась. — Любовь, конечно, не грех, а вот измена законному мужу, грех смертный, ибо сказано в Писании: не прелюбодействуй!
Женщины смотрели на пустынные дюны, и ледяной ветер с моря играл чёрными прядями длинных волос леди Эвелины.
Матушка Изольда знала, что вот уже пять лет леди Эвелина, потомок древнейшего английского рода, была заточена мужем за супружескую измену в замке.
Теперь женщины вышли на прогулку, сопровождаемые наглыми ухмылками стражников. Перед ними на земле было ровное местечко, и они бросали на него кубики костей.
— Mort de ma vie! — (Будь я проклят! — франц.) . — Заорал лучник, глядя вниз, на результат очередного броска. Один и два!
Второй, злорадно ухмыляясь, кинул кости.
— Четыре и три! — стражник стал загибать пальцы, чтобы выяснить результат.
— Это выходит семь! — Помогла леди Эвелина и поспешила отойти от игроков.
— Эй, лучник, я выиграл твой шлем! А теперь ставь на стоны леди Эвелины! Марку за то, что при очередной порке она ни разу не крикнет!
— Ставка не принимается! Из нашей леди крика не выбить самому опытному палачу!
— Да, матушка, я грешна, и гореть мне в геенне огненной! — Эвелина укаткой смахнула слезинку. — Три долгих года я молила мужа о снисхождении, но поняла, его каменного сердца не растопить. Теперь вот уже два года я не пишу мужу писем, и я живу ожиданием того дня, когда любимый спасёт меня!
— Ты, как я поняла, томишься здесь уже пять лет, не раскаиваешься в измене и прелюбодеянии? — Матушка посмотрела вниз с крепостной стены. — Господь и так наказал тебя!