— Капитан! — Коля Лакки осклабился в привычной манере. — Где я — и где правозащитники? Никуда я не побегу. На пацана отвечу!
— Серьезная клятва! — без иронии подтвердил Бабаков. Обратился к коллеге: — Когда Коля так говорит — он слово держит.
Встал, прошелся по кабинету. Оказавшись рядом с преступником, ухватил его за плечо:
— Ну что, рыжая бестия? Может, впрямь, всыпать тебе горячих — да отпустить? На этот раз? Или все-таки — в ИВС, по закону?
Коля, совсем уж пунцовый, обреченно вздохнул:
— Не надо по закону! — все-таки нашел в себе силы усмехнуться: — Готов понести наказание на месте!
Бабаков раскинул руки:
— Ладно, раздевайся.
— Совсем? По спине, что ли, пороть будете?
— Нет, — ответил Бабаков. — Пороть мы будем по жопе. Но ты раздевайся догола, для пущего воспитательного эффекта.
Он явно что-то задумал. Коля Лакки, пожав плечами, принялся стаскивать с себя одежду, кидая вещи в кресло. Через минуту он стоял посреди кабинета в первозданном облике. Нагая белизна его кожи ныне была прикрыта лишь веснушками и родинками, обильно разбросанными по телу.
— Мне куда-нибудь лечь? — с неловкой ухмылкой спросил он.
— Погоди. Пока — вот так и стой. Лицом к двери, руки по швам, — майор Бабаков подошел к столу, потянулся к телефону — и тот вдруг сам зазвонил.
— Да?
:
— Подопечный твой? У нас, у нас.
:
— Воспитываем. По-свойски.
:
— Как? А ты в гости заходи, посмотришь.
Положив трубку, улыбнулся Тихомирову:
— Прикинь, я только собирался Ленку пригласить — а она сама проявилась. Беспокоится, как тут у нас ее: питомец, — он повысил голос: — Слышишь, Коля! Старший лейтенант Панарина Елена Георгиевна — о тебе беспокоится. А ты ее подставляешь. И потому — она тоже будет присутствовать при экзекуции. Пусть видит, как ты, голый и жалкий, извиваешься под розгами, да визжишь и молишь о пощаде! Она столько от тебя хлебнула, что заслужила право на такое шоу!
Коля Лакки ответил не оборачиваясь, с отчасти вернувшимся шалым высокомерием:
— Пощады просить — это хуй дождетесь!
— Нда? Отчего же? Попросишь — пощадим: — Бабаков на пару секунду задумался, что-то прикидывал в уме. И выдал условия экзекуции: — Давай так! Вот я сейчас напишу на бумажке число. Это — число ударов, которые, на мой компетентный взгляд, заработала твоя ушлая и насквозь криминальная задница. Ты его знать не будешь. Но можешь в любой момент сказать "Стоп!" И сечь тебя перестанут. И мы посмотрим на эту бумажку. Если ты уже столько получил, сколько там обозначено, — гуляй, свободен. А нет — в камеру. Идет?
Бабаков заметно вдохновился своей творческой затеей. Возможно, под этим казенным пиджаком пропал выдающийся организатор детских утренников: где-нибудь в Англии времен Чарльза Диккенса.
Коля нахмурил свое легкомысленное веснушчатое лицо. Уточнил:
— А если вы там, тысячу, скажем, нарисуете?
Бабаков развел руками и добродушно пробасил:
— Что мы — звери, что ли? Нет, меньше сотни — точно.
Послышался деликатный стук в дверь.
— Войдите!
Вошла молодая женщина. На вид — вовсе девушка, немного за двадцать, хотя строгая форма старшего лейтенанта прибавляла ее облику зрелости. Но при этом — нисколько не скрывала форм самой девушки. А они были впечатляющими. Тонкая, осиная талия, убийственная для слова "целибат" в голове священника. Высокая упругая грудь, от вида которой и под епископской митрой взметнутся нечестивые мысли, и это будет не единственное, что взметнется у епископа. И такие изящные ягодицы, чья безупречность лишь подчеркивалась форменной юбкой, что даже лик самого благочестивого кардинала зарделся бы в тон облачению. В довершение портрета, девушка была жгучей брюнеткой с демонически красивым смугловатым лицом и выразительными глазами редкой, "каннской" лазурности.
Когда она вошла, несчастный преступник невольно прикрыл свой срам. Но майор Бабаков был неумолим.
— Команда была — руки по швам! — рявкнул он. — Пусть Елена Георгиевна видит все — и пусть тебе будет стыдно перед ней! — и уже гостье: — Лен, прикрой дверь и поверни там ручку.
Старший лейтенант Панарина усмехнулась с задорным холодком:
— Ну что, засранец, попался? Влип уже по-настоящему?
Пристыженный Коля молчал.
— Ага! — подтвердил за него Бабаков. — И влетит ему не по-детски:
Он распахнул окно, в кабинет ворвались прохладный вечерний ветер и напруженные ветви вербы, давно ломившиеся в стекло и лишь ждавшие, когда их впустят.
— Вот и сгодилось это чертово дерево! — сказал капитан Тихомиров.
Бабаков немного повозился с настырной вербой и пожаловался:
— Прутья гибкие, не ломаются. Ножик бы?
— В кармане куртки, — подал голос приговоренный, силясь сохранить остатки невозмутимости.
— Охуеть! — поразился Бабаков, щелкнув выкидным лезвием. — Охуеть, как Митрич задержанных досматривает! А ствола у тебя, случаем, нет при себе?
— Нет. И ножик — так, игрушка.
— Ну, игрушка не игрушка, а остренький, — оценил майор, быстро нарезав с полдюжины прутьев, по метру каждый. — Так! Поворотись-ка, сынку!
Коля развернулся.
— Подойди к столу.
Коля подошел.