Коля скосил на пассажирку надменно-насмешливый взгляд:
— Поучи отца!
— Поучишь его: замминистра: Слушай, ты хоть алкоголя не употреблял сегодня?
— Если водочный компресс на жопу не в счет — то нет.
Елена задумалась. Тоже закурила. Машина летела в воздушном коридоре, мимо эфемерных витрин и фасадов домов, похожих на голограммы, сквозь оранжевое марево аргона. "Аргонавт хренов!" — подумалось Елене. Вслух она спросила:
— Ко мне?
Коля помотал головой.
— А куда?
— Узнаешь.
Елена пожала плечами. Помолчала, завороженная этим полетом сквозь сытую светом московскую ночь, шуршанием шин по влажному после недавнего дождя шоссе, красноватым мерцанием габаритов редких попутных машин, чьи фары вскоре истаивали в зеркалах "Гольфа":
— Ты очень эротично считала! — сказал вдруг Коля. — Правда. Я аж заслушался.
— Да ну тебя! Я, между прочим, переживала за тебя. Честно.
Коля чуть сбавил скорость, состраиваясь к поворотному ряду, осклабился, глядя на спутницу:
— Не пизди! Переживала она: Тащилась ты! Что я тебя, не знаю? Все вы садистки. Дай только позырить, как пацана мучают.
Несмотря на категоричность обличений, тон его был не слишком сердитый. Скорее — понимающий.
Елена высунула руку в окно, стряхнула пепел. Миролюбиво предложила:
— Ну хочешь — ты меня выпори. Будем в расчете.
— Не будем! — хмыкнул Коля. — Тебе это нравится, а мне — не дофига! — вырулив на Садовое и снова набирая прыть, он ожесточился в тон движку: — Хотя, конечно, выпорю. Еще как! Ох, почешу я сегодня ремень о твою ненаглядную розовую попку! Фиолетовой будет, в крапинку, ага?
Елена потупилась, будто впервые уличенная в своем диковинном пристрастии.
— Но сначала у нас другое, — сказал Коля, подлетая к Петровке. Притормозил, свернул. — Сначала ты проигрыш свой искупишь.
— В смысле? — не поняла Елена.
— Пфф! — сказал Коля. — Девичья память, ага? Какой уговор-то был? Я угоняю вашу тачку, попадаюсь, — но отмазываюсь вчистую, используя свое обаяние, тонкий психологизм и охуительные дипломатические способности:
— По-моему, ты кое-чем другим отмазался, — с немного виноватой улыбкой возразила Елена.
— А не ебет, подруга! Главное — тебе впрягаться не пришлось. Тем более — папику своему звонить. Так что — "вдень цак, родная, и не выпендривайся!" И сейчас ты покорно и безропотно исполнишь самое безумное мое желание!
Он припарковался напротив серо-бурого здания, похожего на притопленную в асфальт огромную римскую пентеру, только что без мачт и весел. Корма пентеры разверзалась просторным балконом с четырьмя незатейливыми колоннами не то дорического, не то "фаллического" ордера. Людям же осведомленным — в этих колоннах виделся прежде всего ордер на арест:
Колина веснушчатая физиономия расплылась в похабной ухмылке:
— Знаешь, подруга, твой Бабаков, перед тем как ты пришла и началась веселуха, сказал: "Елена Георгиевна так много от тебя хлебнула: ". Золотые слова! Только гражданин майор сам не въезжал, насколько он прав. А сейчас, — Коля отвесил глубокий кивок, — ты хлебнешь еще! Моего белкА:
— Что, прямо здесь? — стушевалась Елена, опасливо и с неким пиететом поглядывая на грозное здание.
— Ага! Прямо здесь!
— Ты точно псих! — восхищенно прошептала Елена, но тем не менее пригнулась и протянула руку к потрескивающему от предвкушения зипперу. Джентльмен Коля сдвинул рычаг передач в крайне заднее положении, чтобы не мешался. И блаженно уронил затылок на подголовник. Зажмурился.
Старший лейтенант Елена Георгиевна Панарина просунула голову под руль, и ее миловидный ротик, столь искусный в чтении нотаций всяким малолетним нарушителям, заполнился самой непристойной частью самого неподатливого из ее подопечных. Проще говоря, Ленка заглотнула Колин хуй.
В минете этот миловидный ротик был не менее искусен, нежели в чтении нотаций. А с точки зрения Коли Лакки — так и гораздо более искусен. Собственно говоря, с этого и завязалась их трогательная дружба. С сакраментальной Колиной фразы, когда его в какой-то по счету раз доставили в отделение: "Подруга, если нечем рот занять, — можешь поучить меня жить. А так — мой хуй к твоим услугам!"
Против самых безумных Колиных ожиданий, молодая офицерша хотя и покраснела, но хмыкнула: "А не застучишь, мелкий? Типа, совращение?"
"Нет! — твердо пообещал обалдевший Коля. — На пацана отвечу!"
Вспоминая об этом сейчас, он застонал. Еленины губы и язычок знали свое дело. Совершенствовались они непрерывно, с девятого класса школы, когда Леночка Панарина могла запросто сделать минет едва знакомому мальчишке, единственно — ради обогащения опыта. "Сколько хуев — столько подходов, — объясняла она подругам. — Но ведь чем больше попробуешь — тем скорее подберешь. Это как шахматы: комбинаций дохуя миллиардов, но кто не играет — тот и нихуя не научится".
На юрфаке МГУ она была любимицей курса. И не только своего. И все недоумевали, с чего она пошла в милицию, да еще и на самую неблагодарную работу — с малолетками возиться. Только Лена знала, с чего:
Коля, не открывая глаз, объявил торжественно, томно и зычно:
— Вот всегда мечтал, как офицер милиции отсосет мне прямо у крылечка Петровки-38!
Елена что-то промычала в ответ.
— Во-во! — согласился Коля, счастливо засмеявшись. — И сейчас, Леночка, я в лице твоего ебальца имею всю вашу серую породу! И: — он напрягся, судорожно заегозил по сиденью, уже не обращая никакого внимания на боль в поротой заднице. — Раз! Два! Три! Ооо! Йеэээ!
С полминуты его грешные, наэлектризованные до треска мошонки яйца исходили горячим густым белком. Коля подумал, что если бы поставить на пути его мощных выплесков турбину — можно было бы обеспечить энергией целый квартал и капитально утереть нос Чубайсу. А если бы подарить хоть половину его кайфа какому-нибудь пацану попроще — так тот в простоте своей сдохнет от счастья, а потому и нехер делиться!
— Молодец: спасибо: — хрипло пробормотал Коля, когда Лена, усвоив белок до последней капли, осторожно сняла свою бесшабашную очаровательную головку со все еще крепкого "скипетра".