— Ага-А-А, мои голубки проснулись! — пробасил он и низко поклонился словно актёр. — Спасибо! Всегда готов доставить радость!
— Как ваша голова, Юрий Семёныч? — спросила Оленька.
— Моя голова почти готова. Я с раннего утра уже ходил наверх в мастерскую, приготовил для неё ванночку и отборного мраморного гипса. Вот она моя головушка, — и он показал рукой в комнату, — прошу взглянуть, делаю последний штрих.
Оленька засмеялась:
— Да я не про эту голову, я про вашу! Как она после вчерашнего?
— А-а-а, — понял отец и схватился за лоб, — ты про эту… Трещит, душа моя, трещит и требует ремонта…
— Причём немедленного ремонта, — вставил я.
— Я вам дам "ремонт" , ишь! — и Оленька погрозила пальцем. — Вы забыли, что сегодня едем к маме? Должны блестеть как огурчики!
— Душа моя, — объяснил отец и хлопнул себя по груди, — огурчик может быть солёным, малосольным… и ещё… самым плохим: как его? . .
— Вялым, — напомнил я.
— Вот именно, Оленька, вялым, его необходимо вспрыснуть, и тогда он обязательно заблестит.
В голосе Оленьки прозвучали командирские нотки:
— Короче, господа! Вы должны быть свежими огурчиками без всякой посторонней помощи и явиться именно такими перед лицом моей любимой мамы! Ясно?!
— Но: всё же: — отец умоляюще протянул руку и показал пальцами совершенно точную дозу стакана в сто пятьдесят граммов.
— Юрий Семёныч!!!
— Оленька, — вмешался я, — по-моему, ты слишком…
— Что слишком?! ! — она удивлённо посмотрела на меня. — Ну-ка, ну-ка!!!
— "Что-что" : Я хотел сказать: слишком ущемляешь желания и стремления мужчин, которые женщина вряд ли может понять:
— Если вы настоящие мужчины, то переборите себя и потерпите, пожалуйста!!! У мамы наверняка будет что-нибудь эдакое!!! — и Оленька смачно щёлкнула по горлу.
— Ладно-ладно, голубки мои, только без ссор: — попросил отец. — С этим вопросом всё ясно, не надо обострений: Как насчёт другой головы, смотреть-то будем?
— Обязательно будем! — ответила она. — Вот это — будем!
Мне показалось, что ответ был не совсем искренним.
— Прошу вас! Заходите!
В комнате отца всегда царила атмосфера художественного беспорядка.
На столе, диване, шкафу, подоконнике и даже на полу лежали всевозможные наброски, зарисовки, эскизы на больших ватманах бумаги или просто на обычных листах, а то и на отдельных обрывках.
Разноцветные тюбики красок валялись щедрой россыпью у металлических ног мольберта, на котором висел незаконченный осенний пейзаж.
На высоких фанерных подставках создавались обнажённые фигурки пластилиновых людей: бегущих, сидящих, лежащих, обнимающих друг друга.
Куски пластилина то там, то сям были приляпаны к спинкам стульев, к дверцам шкафа и зеркалу — в зависимости от того, где в момент творческого раздумья стоял скульптор-художник и мял в руках свой рабочий материал.
— Прошу! — и отец подвёл нас к большому бюсту.
— Кутузов… — сразу догадалась Оленька и шагнула совсем близко к фельдмаршалу.
— Он самый! — ответил отец и звучно прочитал поэтические строки, обращаясь к великой голове. — "Барклай де Толли не нужен боле! Пришёл Кутузов бить французов!".
Оленька медленно обошла бюст, внимательно глядя на губы, ухо, прикрытый глаз, орден.
— Какие же вы, Ларионовы, скрытные… что сын, что отец: — проговорила она. — Я ведь как дорогой и близкий вам человек всё время спрашиваю:
"Костик, что ты пишешь? Юрий Семёныч, что вы лепите?" Нет, они всё молчком, да молчком, "потом, да потом"…
— И правильно, душа моя! — заметил отец. — Зачем же рассказывать о деле, которое ещё не законченно, не написано, не создано? Зато вот сейчас ты сразу поняла суть головы!
— А вот мне никак не понятна ни суть, ни истина, — сказал я.
— Спрашивай, сын мой! Ответим!
— Зачем французскому посольству наш Кутузов?
— Я так думаю: они хотят знать и видеть своих победителей в лицо! А стоять Кутузов будет прямо в фойе, у входа и как бы сразу говорить входящему французу: "Помнишь, друг мусью, как в своё время я вас "мордой да и в говно?".
— Юрий Семёныч! — взмолилась Оленька.
— А что "Юрий Семёныч"? Это, душа моя, крылатая цитата! Лев Толстой "Война и мир"! Конец третьего тома, последняя страница и последняя строчка! Можешь проверить!
— Обязательно, — улыбнулась Оленька, — вот только душ приму и сразу проверю! Чур, я первая в душ! Чур, первая! — и полетела, запорхала прочь и от нас, и от Кутузова.
— Ради бога!!! — в один голос крикнули мы. — Только не спеши, мы подождём!!! — и тут же притаились, прислушались.
Как только в ванной комнате захлестала вода, отец и я быстро шмыгнули на кухню.
Наши руки нетерпеливо схватились за дверцу холодильника и открыли её… наконец-то:
Стараясь не стучать и не звенеть, мы осторожно достали почти полную бутылку коньяка, тарелку с остатками закуски и тихо присели за стол.
Я мигом разлил по сто пятьдесят и в полголоса сказал:
— Ну, что: махнули по второй? . .
— А во сколько у нас интересно была первая? — серьёзно спросил отец.
— В пять утра. Я тогда сразу за компьютер пошёл.
— А-а, да-да, а я сразу лепить Кутузова. Ночью помчались работать, — и он поднял палец вверх. — Допинг, сын мой… это не есть хорошо: Между прочим, Оленька права: надо перебарывать себя и терпеть: но… вчерашний ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ нам чуть-чуть разрешает: усугубить положение:
— И я об этом.
— Тогда побудем живы, сын мой.
— Побудем, — я решительно кивнул и еле слышно коснулся до его стакана.
Мы разом выпили…
Заботливые руки моей будущей тёщи украсили праздничный стол двумя бутылками водки "Путинка" , бутылкой шампанского, тремя бутылками вина "Арбатское" и большущим пузатым графином кваса. Помимо спиртного так
же поражало обилие закусок: красная икра, красная рыба, сыр, колбаса "Сервилад" , шпроты, сайра, четыре вида салатов, отдельно нарезанные овощи, буженина, ветчина, паштет из гусиной и телячьей печени, селёдка "под шубой" , маринованные грибы с морковью — глаза просто разбегались.
Мы все пятеро — я, отец, Оленька, её сестра Наталья и мама Тамара Петровна — сидели в большой комнате.
Тамара Петровна была женщиной слишком эмоциональной, импульсивной, любила много рассказывать и спрашивать, всегда докапываться до сути предмета и страдала тем, что напрочь забывала о своих прошлых темах разговора и каждый раз повторялась, когда мы вновь приезжали к ней. Сразу привыкнуть к подобным нагрузкам было трудно, но по истечении нескольких месяцев мы с отцом стали спокойно воспринимать эту особенность Тамары Петровны. Живя тихо и смирно без мужа в трёхкомнатной квартире, постоянно видя только младшую молчаливую дочь Наталью, она часто лишалась возможности выплеснуть свои чувства и мысли, поэтому наши появления в доме на "Планерной" искренне радовали Тамару Петровну, она находила в нас благодарных слушателей и собеседников.
Добротное, полноватое тело МАМЫ покрывалось свободным, широким платьем цвета голубой волны, а чуть выше правой груди была приколота декоративная маленькая ракушка бледно-светлого оттенка. Свои русые пышные волосы она всегда убирала по старинке назад — большим и круглым пучком, любила щедро припудриться, прикрасить глаза и губы.
Наши бокалы и рюмки звякнули хрусталем, и все дружно выпили, я с отцом — водочки, Оленька — "Арбатское" , Наталья с Тамарой Петровной предпочитали шампанское.
Тамара Петровна сказала:
— Дорогие мои, прошу вас больше всего налегать на салаты! Если останутся — всё отправлю на помойку!
Отец поперхнулся и не на шутку закашлял. Я быстро помог несчастному и несколько раз постучал по спине.
— Мамочка, — с большим укором заметила Оленька, но тут же улыбнулась, дабы не обидеть Тамару Петровну, — ты говорила об этом недели две назад, дорогая.
— Неужели? . . — мама очень удивилась. — Ничего страшного, можно повторить ещё раз! Я к тому, что остатки салатов, пролежавшие в холодильнике, вредны для организма: окисления, канцерогенные образования! Мы с Наташей… — она не успела закончить.
— … бережём своё здоровье и не едим остатки салатов, — размеренно и шутливо договорила Оленька.
*****
— Конечно, — кивнула Тамара Петровна, — и не только остатки салатов!
Отец подхватил со знанием дела:
— Это кстати есть безжалостный закон всех ресторанов. Там все оставшиеся салаты тоже выбрасывают, а на следующее утро делают для
гостей совершенно свежие. В свои тяжёлые студенческие годы я как раз подрабатывал на кухне, в цехе холодных закусок. Ох, нагляделся! И что самое интересное…
— Отец, — остановил я, — ты уже говорил об этом недели две назад…
— Я знаю, сын мой, — спокойно ответил он. — Как джентльмен я же должен поддержать МАМУ.
Мама засмеялась, захлопала в ладоши и сказала довольная:
— Вы — прелесть, Юрий Семёныч! Вы всегда вовремя! Вы всегда меня понимаете!
Отец от души раскланялся в сторону Тамары Петровны, не упуская возможности проявить своё актёрское дарование, и спросил:
— А как там наши братья киргизы? Они благодарны вам?
— Ещё бы! Я же каждый день выношу всё в чистых целлофановых пакетах и не только остатки салатов — у меня много другого остаётся — и аккуратно кладу рядом с помойными бачками!
— Ма-моч-ка-а-а, — пропела Оленька, и почему-то недовольно посмотрела на отца.
Молчаливая Наталья иронично хмыкнула и стала накалывать вилкой грибочки.
Отец — хорошо подогретый водочкой и на взлёте своего куража — шутил и бессовестно эксплуатировал забывчивость Тамары Петровны:
— За такие харчи, скажу я вам, братья киргизы должны трудиться и трудиться.
— А как же! — ответила Тамара Петровна. — Два месяца назад совсем бесплатно поставили новый унитаз!
— Надо же, какие люди — бесплатно поставить унитаз!
— Мамочка, — снова вклинилась Оленька, — Юрий Семёныч прекрасно знает про унитаз. Может быть, о чём другом?
— Подожди, доченька, не всё так гладко как с этим унитазом! — загорелась мама. — Тут, Юрий Семёныч, жена одного киргиза-дворника у меня в квартире убирается, а раньше до неё другая работала, так вот эта другая когда-то украла серебряную ложку с вилкой! А у меня же помимо ложек с вилками полно ценных вещей!
— Да что вы говорите?! Например!
— Пожалуйста, начнём с маленького гардероба…
— Мамочка, про твои гардеробы всем сидящим здесь давно известно, — и Оленька опять посмотрела на отца.
— Неужели известно? . . — удивилась Тамара Петровна. — Так вот, я теперь за новой киргизкой наблюденье веду, недавно скрытые камеры поставила, видеозаписью называются! И в кухне поставила, и в прихожей, и в комнатах! Доверяй, но проверяй!
— Это же большой шик, Тамара Петровна! — заметил отец. — Видеозапись! О-хо-хо, это же дорого!
— Не дороже папиных денег… — пояснила Оленька.