"Надеяться всегда лучше, чем отчаиваться", — говорил великий немец Гете.
А другой великий немец, Ницше, считал, что надежда — "худшее из зол, ибо удлиняет мучение людей".
Хорошо, что есть философы… Они иногда помогают нам не так остро перенести боль, вонзающуюся острой иглой в душу и разъедающей наше "я" подобно ржавчине.
Но иногда даже философы бессильны.
Ведь боль своя, личная, может не утихать еще долгое-долгое время. И на вопрос "за что?" звучит ответ "так надо". Надо, потому что боль либо убивает, либо облагораживает. Она или сжирает нас заживо, либо дает силы бороться дальше.
Один на один с болью — поединок почти для каждого.
А надежда… Она может либо стать острым мечом в руке разящего, либо надежным щитом, либо последним ударом.
И тогда можно сделать выбор.
Подставиться под этот удар или убить надежду.
Почти то же самое, что убить свое "я".
— Катя, Владивосток, — представилась миниатюрная шатенка с миндалевидными глазами.
Макс поневоле залюбовался ею.
"Хороша девчонка! — Мысленно вздохнул он, но тут же себя одернул. — Но-но-но, парень! Совсем еще молоденькая, куда тебе со своим свиным рылом в этот калашный ряд?"
— Максим, Краснодар, — протянул он ей руку.
— Дорогие друзья! — Стоящий рядом с ними седовласый мужчина отсалютовал фляжкой коньяка. — Исторический момент! Только что мы увидели, как вопреки географии пересеклись юг России и Дальний Восток! Выпьем же за это!
Макс и Катя вежливо улыбнулись друг другу. Начинался первый день семинара. Здесь, в Болгарии, собрались гости из Новгорода, Воронежа, Ростова, Нальчика… Шел традиционный обмен приветствиями, рукопожатия, привычное натягивание соответствующих случаю масок.
И только два человека смотрели друг на друга, не скрывая истинного лица.
"Староват, — с сожалением подумала она. — Явно за тридцатник. Но симпатяга. Бабы на него должны вешаться просто гроздьями".
"Что здесь делает этот ребенок? — Недоумевал он. — Ей же от силы пятнадцать. Впрочем… Остынь, парень! Не для тебя этот цветок, ой, не для тебя! Дома не нагулялся, что ли?"
Когда шумную толпу гостей рассадили на поляне, он потерял Катю из виду. Он пытался сосредоточиться на лекции, но нить обсуждаемого вопроса от него постоянно ускользала. Снова и снова он мысленно возвращался к тому моменту, как пересеклись их взгляды.
"Макс! Ты сошел с ума, — огрызнулся он сам на себя. И тут же сам себе ответил: — Имею право! Я свободный мужчина".
Снова они встретились только за обедом. Случайно — или нет? — она оказалась с ним за одним столиком.
— А я тебя не видел на семинаре, — как бы между прочим обронил он.
— Меня там и не было! — Откликнулась она. — Один из профессоров — мой папа. Решил меня сюда взять. Все-таки, море, свежий воздух, хорошая компания…
— Только очень уж древняя для тебя, — мрачно буркнул он.
Она капризно надула губки:
— Между прочим, мне скоро уже шестнадцать! Что вы из меня делаете дите неразумное?
Макс неопределенно хмыкнул. Их разделяли не только многие километры между Краснодаром и Владивостоком. Это расстояние можно преодолеть на самолете, были бы деньги на билет.
А вот пропасть в двадцать лет разницы в возрасте никакой самолет не одолеет.
Шестнадцать и тридцать шесть.
Два поколения.
Два совершенно разных человека. Она — дочь профессора, он — волк-одиночка, привыкший добиваться всего сам.
Но противоположности притягиваются.
Жизнь иногда коварно развлекается, подсовывая исключения в привычные правила.
Каждый вечер после занятий они бродили по морскому побережью. Традиция, возникшая совершенно случайно. Она решила пройтись вечером, а он оказался поблизости.
Что она могла рассказать о себе? Фактически ничего. Зато много говорил он.
На пятый день она поймала себя на мысли, что слишком привыкла к этим ночным прогулкам.
— Где тебя носит? — Спросил ее отец, когда она вернулась в их домик в пятом часу утра.
— С Максимом ходила, — честно ответила она.
— С Максииимом, — протянул отец недоуменно. — Ну-ну… Мужик взрослый, глупостей делать не должен.
Тем же вечером она увидела родителя, беседующего с Максом. Говорили они долго, что-то около получаса. Судя по жестикуляции отца и напряженному лицу Максима, разговаривали именно о ней.
Когда они пошли гулять на побережье, она не выдержала:
— Макс, что там папик тебе втирал?
Он долго не отвечал, бредя по берегу и рассеянно пиная камни. Потом остановился, и, глядя в сторону, буркнул:
— Папа твой сильно обеспокоен моим вниманием к вашей драгоценной персоне, девушка. Не хочется ему, чтобы я мозги тебе заморочил и совратил.
Катя расхохоталась:
— Ай да папа! Ему давно уже мои совратители мерещатся! Но, Макс! Ты же не способен покуситься на мою невинность?
Она широко раскрыла глаза и захлопала ресницами, всем своим видом пытаясь изобразить наивность.
— Катюшка, прекрати, — вздохнул он. — Ты же умная девочка. Не люблю, когда ты дурачишься.
— Ладно, ладно, успокойся, — она положила ему руки на плечи и взглянула в лицо, — буду серьезной. Но, Макс, скажи честно: тебе самому это не странно? Тут же полно женщин на семинаре, чего ты со мной только ходишь? Я же ребенок… — Она не выдержала и последнее слово произнесла, подпустив в голос ехидства.
— Ты… На редкость коварный ребенок, — неожиданно севшим голосом проговорил он и довольно резко стряхнул ее руки со своих плеч. — Катя, не дразни меня! Неужели ты не понимаешь, что ты — молодая, симпатичная девушка? А я не железный, в конце концов!
Где дремлет тот бес, что заставляет нас пойти против правил, нарушить их, подразнить опасность, почувствовать ее на вкус? Что подстегивает его? Упрямство? Любопытство? Дерзость?
Зачем он дан нам, этот коварный порок, подталкивающий к краю бездны только для того, чтобы насладиться мгновением риска?