— Да вот, запор у пацана, клизму пришлось поставить, — объяснил я как можно более равнодушным тоном.
— А, понятно. А я чего зашёл-то — спички есть? Кончились у меня.
Мне показалось, что Антоныч посмотрел на моего любимого как-то нехорошо. С одной стороны, ситуация получилась как бы в некотором роде прикольная и возбуждающая — ведь проштрафившегося парнишку застукали в таком интимном положении. Но с другой — я, помимо своей воли, уже начал ревновать. Поэтому сосед быстро получил спички, и не менее быстро был выпровожен мною восвояси. Стасик тут же сдавленно застонал, и заныл, умоляя отпустить его в туалет. Я пожалел сынишку.
Вернулся он, наверно, минут через 10-15 — так мне, по крайней мере, показалось. Писюн у Таси уже не стоял — я сразу подумал, что он, вероятно, успел подрочить в сортире. Стасончик, по моим предположениям, проделывал такое и раньше, когда я ставил ему клизмы. Но я никогда не обсуждал с сыном эту тему, боясь его сильно смутить и расстроить.
— Так, ну а теперь что у нас на повестке дня? — объявил я. — Порка!
— Па, ну не надо, я ж сам признался, — заныл мой любимый заяц.
Но я был непреклонен:
— То, что ты признался сам в каком-то смысле, хотя это и не совсем так — это хорошо конечно, — объяснил я испуганному парнишке, — но это ж не значит, что можно рубашки в карты проигрывать, правильно?
Сынуля нервно сглотнул и, вытянувшись передо мной рефлекторно по стойке смирно, виновато опустил голову.
— Зай, пойми: ты очень хороший мальчик, — начал я свою обычную в таких случаях "песню", — и я очень люблю тебя, и горжусь тобой, и вообще. Но иногда ты глупо ведёшь себя, и это нельзя без внимания просто так оставлять, ты ж понимаешь.
Сидя на стуле, я обнял сынулю за бёдра, и притянул его к себе. Стручок паренька слегка подпрыгнул в воздухе прямо у меня перед носом, и мне безумно захотелось взять его в рот. Но я удержался.
— За любой косяк ты всегда будешь получать от меня по попе, я сколько раз предупреждал уже тебя. Ну, лет до двадцати-двадцати трёх по крайней мере. Хоть ты и замечательный человечек вообще, и я тебя больше всех на свете люблю.
Я всегда нахваливал Стаса и других своих детей перед поркой — чтобы показать им, что несмотря ни на что я люблю и ценю их, чтобы у них не возникало комплексов, озлобленности и чувства обиды.
Сделав сынишке ещё пару комплиментов, и окончательно заверив его в моём хорошем к нему отношении, я поцеловал зайца в живот, и приказал ему лечь кверху попой ко мне на колени. Котёнок нехотя повиновался.
Разумеется, я не стал шлёпать и пороть его сразу — так делают только ничего не смыслящие в наказаниях, агрессивные люди. Для начала я нежно обнял Стасика — одной рукой за попку, а другой за голову. И с большим чувством, не торопясь, погладил сына — чтобы он не только с моих слов, но и на деле убедился в том, как сильно я его люблю. Правильные прикосновения иногда могут сказать гораздо больше, чем слова. И поэтому я осторожно, не лапая, медленно обласкал правой рукой всю сынишкину попочку, не забыв также провести кончиками пальцев между ягодицами, и слегка помассировал ему кончиком указательного пальца анус. Потом я всё так же ласково, едва прикасаясь, погладил его яички и членик, который опять начал приподниматься. Моя левая рука при этом осторожно скользила по волосам сына, теребила его маленькие, смешные, слегка оттопыренные ушки. Потом скользнула пареньку под живот, и немного поласкала там. Затем — под шею, любовно поглаживая его по готовому захлебнуться в рыданиях горлышку. Не оставил я без внимания также и мордаху, щёчки. И только минуты через две после того, как любимый улёгся у меня на коленях, на его попку посыпались первые — пока ещё не очень сильные — удары.
Стаська рефлекторно напрягся, вытянул спинку по струнке, и инстинктивно, пряча яички, сжал бёдра. Я просунул руку у него между ног, и помог пареньку вернуть ляжки в первоначальное, раздвинутое положение. Поласкал ещё немного мошонку.
Следующие несколько шлепков были уже куда более сильными. Стасик задёргался и застонал, попытался невольно вырваться. Но я крепко придерживал его свободной рукой за спину.
Ягодицы сына уже достаточно разогрелись и раскраснелись — пора было применять ремень.
Стасончик словно прочитал мои мысли, и жалобно заныл:
— Пап! Па, пожалуйста, не надо!
Но я, продолжая придерживать трепыхающегося мальчишку за шею, всё-таки взял в руку тяжёлый ремень с большой бляхой.
Первый удар пришёлся прямо по центру попки. Стаська заскулил, резко прогнул спину, и начал извиваться всем телом, лёжа у меня на коленях. Я почувствовал, как его эрегированный член упёрся мне в ногу. Второй и третий удары получились не менее сильными.
С силой стегая сынишку по пояснице, ляжкам и ягодицам, я периодически останавливался, чтобы погладить его по голове, по попке, и напомнить ему лишний раз, о том как я его люблю, и какой он хороший:
— Потерпи, зайка моя любимая, уже немножко осталось. Ты самый лучший у меня, самый храбрый заяц.
— Ай, пап! Ну не надо!
— Терпи-терпи.
— А-а-а!
Закончив, я огладил и обласкал выпоротого сынульку, что называется, с ног до головы. Потом поставил его прямо перед собой, у себя между ног, на колени. Обнял, и прижал к себе парнишку. Поглаживая его по волосам, шее, спинке, попочке и бёдрам, я жалел его, нежно целовал в щёки, лицо, говорил ему ласковые слова и извинялся за то, что наказал его, возможно, слишком строго. Стасик сначала плакал навзрыд, но когда его рыдания перешли уже в эпизодические всхлипывания — мы оба встали на ноги, и я отвёл зайчонка в комнату.
Член у парниши всё ещё стоял. "Ну ладно, всё. Пора!" — промелькнуло у меня в голове. Сев в кресло, я посадил сына к себе на колени, и взялся рукой за его торчащую пипиську.
— Па! — глаза Стасика округлились. — Ты что? Что ты делаешь?
— Ничего, — я ласково поцеловал парнишку в сосочек, — я прочитал в одном журнале просто, что любая эрекция семяизвержением заканчиваться должна. Иначе — для здоровья вредно. А ты ж не дрочил сегодня?
— Я? Я — не-ет! — всё ещё всхлипывая, явно соврал мой проказник.
— Ну вот. Хочешь же кончить?
— Да. То есть — нет! То есть… — от неожиданности Таська совсем запутался, и жутко смутился.
— Так хочешь, или не хочешь?
— Я… я…
— Хочешь?
Стасончик тупо уставился на свой инструмент, и на мою руку.
— Ну хочешь ведь? Скажи давай, не бойся.
Сынуля молчал.
— Молчание — знак согласия? — снова заулыбался я, и начал осторожно двигать рукой…