Больше двух месяцев Макаров работал директором сельской школы. Оказалось, что это не так уж сложно, тем более, что учеников было только пятеро, а учителей — только одна, симпатичная блондинка Нина Сергеевна, энергичная толстушка двадцати пяти лет. И еще древняя сторожиха:
Ее звали тетя Маша. Каждый вечер к восьми она, мерно постукивая палкой, приходила на работу, спала на диване в директорском кабинете, а утром, тоже около восьми, уходила. Время ее не пощадило. Иные старухи едят без меры, безобразно толстея, тетю Машу жизнь согнула и иссушила, как дерево в пустыне. Одевалась она всегда одинаково. Независимо от погоды на ней было длинное темно-коричневое платье до пола, черный фартук, ватная безрукавка, на голове клетчатый платок, а на ногах — растоптанные, подшитые кожей валенки. Но даже свободная одежда не могла скрыть ее сутулую, почти горбатую спину, впалую грудь и выпяченный круглый живот.
Как-то октябрьским теплым (еще бы, двадцать четыре градуса) вечером директор Макаров засиделся в кабинете до полдевятого, соображая, как бы выкроить из тощего школьного бюджета немного денег на покупку волейбольной сетки и пары ниппельных мячей. Он уже собирался уходить, как в дверь, шаркая валенками, вошла, нет, вползла тетя Маша. Собственно, в стороже при школе не было никакой необходимости. Вряд ли кто-нибудь из немногочисленных сельчан мог польститься на старые парты системы Эрисмана, большой помятый глобус, да старый ламповый неподъемный телевизор "Луч" , принимавший три программы. Да еще ровесник телевизора кожаный сильно потертый диван, на который по-хозяйски уселась сторожиха, расставив ноги в валенках и упираясь подбородком в суковатую палку.
— Что, делов много?
Она не говорила, а шелестела, как старый бумажный лист.
— Закончил. Сейчас ухожу, а, что, мешаю?
— Ни в коём случае. Хотела вот только попросить: спросить:
Она замолчала, пристально разглядывая Вовку выцветшими глазами.
— У тебя с Нинкой-то как?
— Нормально, а что?
— Да так. Рассказывала она, как ты девства ее решил. А дальше что?
— Мы пока не решили. Может быть, поженимся:
— Помирать мне скоро, вот я и хотела: Девица я!
Вовка внутренне похолодел. Эта старая карга решила, что он раза два трахнул по пьянке Ниночку, так и ее… О, черт!
Кажется, он произнес последние слова вслух. Тетя Маша погрозила ему крючковатым пальцем.
— Не зови нечистого к ночи. Только скажешь, а он тут как тут, за плечьми стоит.
Только черт-то здесь один, это — ты, подумал Макаров. Но вслух сказал совсем другое:
— Ваше предложение в высшей степени неожиданно, хотя и лестно. Я в растерянности:
— А что тут растериваться-то? — скрипуче рассмеялась старуха. — Прочисть мне дупло, и вся недолга. Одежу-то снимать, или так? Я ведь по молодости справная была, замуж за Ванечку собиралась, да война помешала. Он, когда повестку-то получил, звал меня на сеновал, да я, дура дурой, сказала: "Вот вернешься, поженимся. Сталин обещал, что война больше двух недель не продлится, побьешь германца, уж, тады:". А вот оно как обернулось.
Она помолчала.
— Ванечкины-то родители аккурат через две недели извещение получили: "Ваш сын пал смертью храбрых:" , ну, и далее, все, как водится. А я все живу. А зачем, сама не знаю… Многие парни подкатывали насчет женитьбы, а я как задумаюсь об ентом деле, так Ванечка и представляется. Смотрит и молчит неодобрительно.
Она снова замолчала, словно пережевывая что-то тонкими губами.
— Так ты уж не откажи, старухе-то, — снова прошелестела она чуть слышно. — Так раздеваться, или так, в одежде будем?
В Вовкиной голове проскочила отчаянная мысль. Девушек он имел, женщин — тоже, а вот старух: