— Сколько же Вам лет, бабушка?
— Да девяносто недавно стукнуло. Так раздеваться?
Макаров тяжело вздохнул.
— Раздеваться!
Тетя Маша раздевалась медленно, аккуратно складывая одежду у диванного валика в ногах, пока не осталась в чем мать родила. Седые волосы на голове были заплетены в куцую косицу, а под животом, наверное, если они когда и были, то выпали от времени. Груди, когда-то большие, повисли пустыми кошелками, но соски еще торчали темными стерженьками, хотя и смотрели в пол. Вовка раздеваться не стал, а лишь приспустил джинсы с трусами и извлек вялый член.
Тетя Маша горько усмехнулась.
— Хороша, нечего сказать!
И продолжила совсем уже шепотом.
— Я вот что придумала.
Она неожиданно ловко достала какие-то веревочки, и одну из них протянула Вовке.
— На вот, перевяжи хуй. Может, и не встанет на меня. А так, глядишь, и затолкаешь, куда следует.
Вовка послушно перевязал член у мошонки обувным шнурком.
— А я сейчас сиськи перемотаю, может, потолще будут.
Она проворно, как Вовка член, перевязала свои пустые груди и выпрямилась, теребя себя за соски, а Макаров с ужасом почувствовал, что его детородный орган наливается силой от рассматривания этой ходячей мумии.
— Так Вы ложитесь поперек дивана, а ноги поднимите повыше.
— Ой, внучек, так не смогу я. Болят мои ноженьки!
Она послушно улеглась на диван, поставив ноги в серых валенках на дощатый пол, а Макаров встал между ее тощих ног, присматриваясь и принюхиваясь. "Если гангрена, то должно пахнуть сыром!" , — вертелась в голове фраза из какого-то фильма. Но сыром не пахло. Пахло сырой землей и немного мочой. Ее половые губы, и большие и малые, истончились и слились со сморщенной кожей, мочеточник вылез из тела сантиметра на два, и висел красноватым стебельком. Клитор, если и был когда-то, то рассосался бесследно. За ненадобностью. А вход во влагалище был почти наглухо закрыт белесой пленкой с тремя маленькими отверстиями. Старая Белоснежка и три гнома. "Надо действовать!" , — подумал Макаров, потому что его член стремительно терял твердость и уменьшался в размерах.
— Сейчас будет немного больно! — сказал директор и надавил головкой на гимен. Вовка мог бы поклясться на Торе, Коране и Библии, что слышал, как с сухим треском лопнула девственная плева тети Маши! Лопнула и осыпалась, как последние осенние листья:
Внутри тети Маши было тепло и уютно. Даже не хотелось шевелиться. Член провалился, словно в узкий глубокий сухой колодец, и повис, как ведро на веревке, ни во что не упираясь. Тетя Маша замерла, уставившись в потолок невидящим взором. "Не померла ли сторожиха?". — подумал геронтофил Макаров, но губы ее шептали: "Ванечка, Ванечка, давай!" , и "Ванечка" дал! Он бешено задвигал тазом, то загоняя перевязанный черным обувным шнурком член на всю длину, то почти вынимая его из бабкиной "пещеры". Двигаться было трудно, член не скользил, а терся о шершавые, как наждачная бумага, стенки. Но физиология брала свое, и директор втопил до упора раздувающийся "банан" в скважину тети Маши. Еще мгновение, и член затрепетал, извергая детородную жидкость! Ф-фу, все! Мужик обещал, мужик сделал.
Еще минут пять Макаров посидел возле блаженствующей сторожихи, которая засовывала пальцы во влагалище, нюхала их и облизывала. Потом привел в порядок одежду и усадил голую старушку за стол.
— А знаешь, внучок, совсем и не больно было! — сказала тетя Маша. — Мне явился Ванечка, такой довольный, кивал головой и улыбался!
— Поздравляю Вас, мадам! — поклонившись, сказал директор Макаров. — Вы стали женщиной! Наконец: только шнурочки с грудей не забудьте отвязать, а то затекут.
На школьном крыльце Вовка окончательно пришел в себя, решил заглянуть на огонек к Нине Сергеевне и снять с себя "проклятие мумии". Над головой светила полная луна, и неслышно летали нетопыри: