(его щекотный язык у нее во рту, она сосет его, сосет, ведь он вку-у-сный, а его железные пальцы давят мурашей на ее писечке и сердце ноет, так ноет, что сил больше нет: я же не могу родить ребенка, я же ма-а-аленькая: возьми себе большую тетеньку -отеньку -отеньку: Женщины не рожают кентавров, принцесса -цесса -цесса! Только детское лоно полное моего семени, когда-нибудь сможет понести от меня: Только жажда моего семени превратит тебя в матерь моего сына -сына -сына: Только: жажда: жажда: семени…)
Поток явно зацикливался, и это был знак, что мозг Кормилицы бьется в неразрешимых противоречиях той версии реальности, в которой сейчас пребывала девочка.
Пора было вмешаться. Нужно было дать какую-то зацепку из Верочкиного опыта, и тут опять нам поможет сестричка Света. Уж на что Катя была опытна к моменту знакомства с Верочкиными воспоминаниями на отборочных тестах, но от увиденного (точнее — прочувствованного) она была в шоке: Света в Верочкиных воспоминаниях не просто регулярно совокуплялась со обоими цирковыми кобелями (что, как поняла Катя, являлось вполне респектабельной сексуальной практикой всех половозрелых особей в цирке) , но и смогла приспособить к своим играм Арагона — молодого жеребчика-зебру. А маленькой Верочке нравилось гладить Арагоново шерстяное бело-черное брюхо, ощущая ладонями мощь перекатывающихся под шкурой мышц, пока его чудовищный поршень с предусмотрительно надетым на него толстым ограничительным кольцом, выворачивал и вдалбливал обратно розовое Светино нутро.
— Своих самочек они всегда носят с собой, в специальной подвеске под своим мохнатым брюхом, чтобы каждый раз, когда им заблагорассудится, иметь возможность спускать семя им внутрь. Очень важно, чтобы самочка не оставалась сухой, то есть ее матка должна быть наполнена семенем ее самца-кентавра постоянно. От этого самочки постепенно меняются и становятся способными выносить маленького кентавра. При родах самочки всегда погибают.
Сенсоры
(Я не хочу быть ма-а-а-терью: не хочу умира-а-ать: я хочу к ма-а-ме -аме-аме: Хорошо -рошо -рошо. Иди к маме -маме -маме. Но помни, она не спасет тебя от моих светляков -тляков -тляков. Только мое семя от них спасает -сает, -сает. А-а-а-а! Опять жгутся!!! гадкие светляки жгутся а он хохочет: а все горит: полижи: полижи: добренький: полижи, миленький, вылижи же меня гад-кий я-же-боль-ше немогу-у-у-у-у!!! Ха-ха-ха-ха-ха-ха, хорошо тебе? А? То-то! Больно мне, больно, свербит в животе, жжется, жжется, где твое семя, где оно, дай же дай, дай, дай!!! Возьми сама -сама -сама! Семя в большом мешке у меня между ног -у-ног -у-ног: Отпустил на землю демон, ноги не слушаются, ватные совсем… где же этот мешок, ну где же он???: Вот! Огро-о-омный! Дай же мне! Ха-ха-ха: Видишь уд? Возьми его и направь туда, где у тебя печет! Помогите ей!!! Какой властный голос! О! Ее подхватывают, переворачивают, растягивают, скорее же! Скорее!!!)
— Он не войдет в тебя! Ты не готова!
(ТОЛЧОК! Внутри все плющится, натягивается, саднит: ТОЛЧОК!!! Больнобольнобольнобольнобольно… ТОЛЧОК!!! А-а-а-а-а-а-а-а-а: Она не готова, сир -сир -сир: Я готова! Готова! Все внутри плавится от жара, но ее переворачивают и перед носом качается ЭТО, и она знает, что надо делать, о да! Еще как знает! Ладони обхватывают горячий жилистый ствол — еле-еле хватило длины ее пальцев — широко раскрытые губы расплющиваются о мокрую восхитительную, гладко-упругую плоть, а маленький язычок проталкивается в отверстие, выпрашивая заветную подачку: Ладони скользят по стволу все быстрее, нетерпеливо, жадно, губы уже болят, но это — пусть, главное выдоить, выклянчить, вылакать из заветного мешка чудесное семя: и вдруг все меняется, плоть в ее руках грозно надувается, ноги кентавра, мелко дрожа, вытанцовывают причудливую джигу, а по животу над ее макушкой прокатываются судороги: и первая струя, пробивая спазм в горле, мигом заполняет ее желудок и выплескивается на грудь: не упустить! Только бы не упустить ни капли!!! О! Она предельно аккуратна, теперь она одной ручкой направляет теплые вязкие струи между грудок, а другой вталкивает стекающий по животику ручеек себе в письку, и писька плачет от блаженства, и как будто всасывает каждую капельку в свою выжженную глубину, и там все расцветает, возвращается к жизни, и все девочкино нутро звенит от сладкого предвкушения:)
Катя с трудом разорвала контакт и вывалилась из Потока. Время для первого оргазма! Ее опытные пальцы умело растеребили крохотную горошинку Верочкиного клиторка, и Катя выдохнула:
— Ты можешь кончить, Кормилица!
(Струна лопается. От ее звона мир разлетается на мелкие клочочки, а теплый шар, внезапно выросший внутри, придавливает диафрагму и ей уже нечем, нечем, нечем дышать…)
Верочка судорожно всхлипывала сквозь частое-частое дыхание. Она всегда так кончала в доильнике. При этом Катя очень сомневалась, что Верочка хоть когда-нибудь испытывала что-либо подобное в обычной жизни. Во всяком случае никаких воспоминаний о таком экстазе у нее не было. Самое большее — тихие, принужденные попискивания под Светиным языком, заканчивающиеся стыдной опустошенностью.
Катя приглушила вибратор и взглянула на экран. Ого! 110! Вот это да!!! Ну что? Хватит на сегодня? Или все-таки довести до конца?
Катя еще раз внимательно осмотрела Кормилицу. Похоже, девочка в норме.
А! Была не была! У Кати в голове уже сложился очень перспективный сюжет и ей очень хотелось его опробовать.
Верочка еще продолжала спускать, цифры на мониторе еще мелькали, медленно замедляясь, а Катя уже споро готовила новый сет. Она опустила спинку доильника в горизонтальное положение и убрала подголовник. Голова Верочки, напоследок качнувшись, безвольно повисла, ротик приоткрылся. Катя пододвинула автомат к изголовью, подстроила высоту, густо смазала гуттаперчевую колбаску фаллоимитатора безвкусным гелем (Верочке предстояло глубокое проникновение и совсем ни к чему травмировать горлышко) и ввела ее девочке в рот. Второй автомат занял свое место между ее ножек. Катя подкачала фаллоимитатор, доведя его размер до обычного Верочкиного стандарта (с таким они обычно отрабатывали сет с собачками) и втолкнула головку в скользкое от выделений влагалище.