Руки шуруют по гладкой, плотной, как у дельфина, абсолютно потрясающей коже Мишель. Взять её в складку, и пройтись волной туда-обратно, перебирая пальцами, получается с трудом. Она не тоща, но подкожного жира у неё маловато. Неужели, в самом деле, так всё дорого у местного народа? Недоедают? Я, конечно, ссужал беспроцентными, и неотдаваемыми ссудами уборщиц на проекте, простых работяг, но никогда не верил, что это — на еду, как они говорили. А загривки горилл в гостиничном лобби? Не, это не из-за недостатка пищи, хочется мне думать, и я продолжаю свое исследование Африки.
Мои хитрющие ребра ладоней начинают пилообразные движения в области её крестца, чуть повыше попы. Я знаю, что она сейчас чувствует. Там, внизу живота взрывается ласковая граната, и заполняет две трети тела особым, ни с чем не сравнимым теплом. Да, вот именно так она должна сейчас начать дышать, если физиология homo sapiens’a хоть как-то присуща ей и её подругам. Она и начинает. Что, в свою очередь, вдохновляет меня на следующие па, я сейчас и вправду исполняю какой-то сумасшедший балет белыми ступнями/пальцами на чёрном паркете; батман, гран-батман, батман-плие, пробежали…
"Хорошая, хорошая девочка" , — шепчу я по-русски, растягивая ей голеностопы, тазобедренные, скручиваю её контрповоротами — таз сюда, плечо обратно, и наоборот. Массаж стоп (привет Уме Турман) , понимаю, что наступил момент к тактильным подключать осязательные. Я начинаю пробовать кожу на вкус, что абсолютно естественно, я же не мазал её никаким маслом!
Ну, что, необычно, что еще я могу сказать. Не-о-бы-чно… Балуюсь, пробую покусать, помогая шершавым от Гинесса языком, естественно, на сгибах коленей и локтей, дыхание из глубокого ровного становится прерывистым. Всё в порядке, пациент, ваши рефлексы в норме, ни вам, ни доктору не о чем больше беспокоится. Доктор знает, что делать дальше.
Я легко переворачиваю безвольное, обмякшее тело Мишель на спину, и выполняю своё крещендо со стаккатами уже спереди. "Хорошие, хорошие грудки" , — шепчу я. Живот просто чудесен. Собственно, до развязки ещё далеко, но тут есть момент, который очень важно не испортить. Продолжая ласки, нужно как-бы остановиться. Вдох-выдох, тебе предстоит поработать, парень. В тоже время она не должна заподозрить, что ты собираешься на работу!
Я мягко кладу левую руку одновременно на обе её груди. Локоть на правой, ладонь на левой. Туда-сюда, кто сказал, что локтем можно только разбивать кирпичи, или черепицу? Мягче, мягче, нежно, бережно… Оба её стойких неоловяных солдатика берут под караул, приветствуют командира. А правая рука… . Ну, наступает момент истины, чего уж там. Правая рука отправляется на разведку.
Первые же донесения разведчиков обнадеживают — там полный капут и сдача на милость победителя! Причем информацию было добыть непросто, еле проникли, ваше благородь!
Я подношу к лицу двоих пластунов, недоверчиво втягиваю воздух, — "Вы уверены?"
Они молчат, но мой благородный нос подтверждает — девочка созрела. Все ок, но торопиться не надо, торопиться не будем, да? Отправляю служивых обратно на задание, подготовить проход основных сил коалиции. Они с радостью возвращаются туда, откуда пришли, и принимаются выполнять приказание.
Мишель шепчет, — "Не бойся, она растягивается…"
Ё-моё, кто б сомневался. Русские анекдоты пестрят зарисовками про негров с огромными членами, куда-то же они их вставляют? Во что-то, подобающее по размерам? Но дело, как выясняется, не в размерах ответной части. А в её способности к принятию формы по содержанию. Мишель из самых лучших побуждений тихо рассказывает про недавнее посещение белого гинеколога, где тот умудрился залезть всей кистью в бедную девчонку. Сначала, правда, сделал укол. Зачем залазил, я прослушиваю, да мне и неважно это знать, я достигаю полного душевного и ментального согласия с каждой частью своего тела, и молниеносно перемещаюсь, меняю теперь уже свою позицию. Странно, куда девался алкоголь?
Каждое утро здесь я заканчиваю свой однообразный завтрак с яичницей и беконом тоже, однообразно. Двумя ломтиками папайи, без лимонного сока, без сахара. Нежная, прохладная мякоть тропического фрукта придает какой-то неземной, нереальный флер еще непрожитому дню, и вселяют идиотскую уверенность в том, что с тобой всё будет хорошо, на машину не нападут, и что тебя не застрелят при попытке kidnapping’a, а фирме не придётся искать кого-то, говорящего по-русски, чтобы можно было позвонить домой, и убить родню наповал черной вестью.
Папайя — я люблю даже слово!
Я чувствую, как два ломтика папайи мягко поглощают меня. Теперь уже они имеют меня на ужин, довольно поздний ужин, но им всё равно. Это больше не Мишель ma belle, я больше не я. Начхать на Киплинга, мы сходим со своих мест, мы проникаем друг в друга, мы становимся одним целым, и это — навсегда. Деньгами это не измерить, простите, девчонки из бара, я ждал этого, и только этого.
Are you ok?
Damn I am…
You can go deeper…
Сейчас… .
What?
Сейчас, сейчас… .