А с другой стороны… что он, Димон, знал о счастье полгода назад? Ничего он не знал о счастье, потому что тогда, в прошлом учебном году, в их школе еще не учился Расим и Димка в него, в Расима, ещё не был влюблён… конечно, он и сейчас — на тему "Я счастлив!" — написал бы какую-нибудь фигню, но сейчас… сейчас слово "счастье" было наполнено для Димки совершенно конкретным смыслом, и смысл этот сводился к одному-единственному слову: "Расик!" Любить Расима, думать о нём, надеясь на понимание, на взаимность… вот что такое счастье!
А улыбаться при этом будут все, или все будут грустить… для него, для Димки, это не играло никакой роли, потому что счастье — это, конечно же, не улыбки л е н у с и к о в… и не мир во всём мире… настоящее счастье — это лежать под Расимом, чувствовать сладкую лёгкость его обнаженного тела, впитывать жар его мягких горячих губ, гладить ладонями сочно-округлую мякоть его ягодиц… и не нужно… не нужно ни в рот, ни в зад, — просто лежать, обнимая Расима… лежать вот так, как сейчас… лежать под Расимом, осознавая и телом, и сердцем, что Расик — любимый Расик! — в его горячих объятиях… "просто лежать… разве это у ж е не счастье?" — то ли подумал, то ли почувствовал Димка, страстно лаская ладонями попу Расима.
Расим лежал сверху, и ему, Расиму, ничто не мешало чуть приподнять вверх голову или чуть двинуть лицо в сторону, чтобы тем самым освободить свои губы от жарко сосущих губ Димки, но он, Расим, этих движений не делал, — Димка, лёжа под Расимом, сосал Расима в губы, одновременно с этим вжимая ладони в Расимовы ягодицы — вжимая горячий Расиков член в свой пах; мысль, на какой-то миг промелькнувшая у Димки — про то, что "не нужно ни в рот, ни в зад" — возникла, конечно же, от ощущения полноты чувств…
*****
Но чувства были в душе — чувства переполняли Димкино сердце, в то время как тело его, распираемое бушующим в нем огнём юной любовной страсти, рвалось к ощущению полной физической близости; это звучит прозаично: "в рот" или "в зад" — и звучит прозаично это тогда, когда нет настоящей любви, а всё сводится исключительно к сексу, к сексуальному удовольствию… а когда любишь, и любишь по-настоящему, то эти слова — "в рот" или "в зад" — наполняются музыкой подлинной страсти и звучат не менее поэтично, чем звучат любовью дышащие шекспировские сонеты, потому как посредством физического проникновения друг в друга влюблённые получают возможность почувствовать и осознать подлинное — ф и з и ч е с к и ощущаемое — слияние друг с другом в одно неделимое целое, — подумав от полноты чувств, что "не нужно ни в рот, ни в зад", он, Димка, всем своим существом хотел Расима любить и в рот, и в зад… он хотел сразу всё — всё-всё! — как голодный странник, увидевший стол, заставленный яствами…
Ладонью одной руки прижимая Расима к себе — указательным пальцем скользя по стыку сомкнутых ягодиц аккурат напротив скрытого ягодицами входа, ладонью другой руки Димка скользнул по спине Расима, и ладонь его мягко коснулась Расимова затылка, — выпуская из губ своих губы Расика, Димка легонька надавил Расиму на затылок, и Расим податливо ткнулся мокрыми губами в Димкину шею, прижавшись пламенеющей щекой к Димкиной скуле…
Непослушные губы Расима, ещё больше налившись от Димкиного сосания, пылали огнём, — чувствуя, как Димкин палец, медленно проникая между сомкнутыми ягодицами к сладко зудящему входу, Расим совершенно невольно приподнял зад, отчего ягодицы его разомкнулись, чуть разошлись в стороны, и… содрогнувшись от кайфа, от нестерпимого удовольствия, Расим ощутил, как мягкой подушечкой пальца Димка коснулся туго стиснутых мышц сфинктера… "разве так можно?" — мелькнула у Расима запоздалая мысль, но уже в следующее мгновение эта глупая мысль была вытеснена ощущением небывалой сладости, — Д и м и н палец — горячий, волнующе твёрдый — с лёгким напором заскользил, заелозил по мышцам сомкнутого входа… офигеть, как ему, Расиму, были приятны эти прикосновения!
Вообще… вообще было всё приятно! — вжимаясь губами в Д и м и н у шею, Расим с наслаждением сжал, стиснул ягодицы, тем самым вдавливаясь, сладострастно вжимаясь в лежащего на спине Д и м у своим каменно напряженным, горячим, сладко полыхающим от кайфа членом… это движение его было импульсивным и оттого абсолютно искренним — совершенно непреднамеренным, — он, Расим, пятнадцатилетний парень, школьник-девятиклассник, физически чувствовал неодолимое желание слиться с Д и м о й в одно — неделимое! — целое…
— Расик… — чуть слышно выдохнул Димка, ощущая-чувствуя, как под напором его указательного пальца сладострастно сжимаются, вибрируют, конвульсивно вздрагивают мышцы туго сжатого Расимова сфинктера. — Расик… — задыхаясь от кайфа, повторил Димка, — давай развернёмся… ты ко мне задом… ложись ко мне попкой — возьмём друг у друга… Расик… одновременно возьмём… давай…
Димка дважды проговорил — нетерпеливо, горячо выдохнул — слово "давай", причём сделал он это с такой настойчивой, не оставляющей выбора интонацией, что у Расима, по сути дела, никакого не оставалось выбора, кроме как подчиниться… да и не было у него, у Расика, никакого желания что-либо выбирать, — сейчас он готов был всецело, безоговорочно подчиняться Д и м е… и не только готов был, а он и душой, и телом — всем своим существом — х о т е л подчиняться, потому как то, что делал в постели Д и м а… то есть, то, что делали они оба — и Д и м а, и он, Расим! — было необыкновенно сладостно… и сладостно это было, и волнующе, — офигенно всё было — классно!
Приподнявшись над Димкой — оторвав от Димки своё жаром пылающее тело, Расим, не раздумывая, послушно развернулся на сто восемьдесят градусов; Димка тут же, обхватив Расима за ноги, потянул его зад на себя, и Расим, подчиняясь Д и м е, податливо переместился — чуть подался всем телом назад… он сделал так, как Д и м а ему сказал, — колени раздвинутых ног Расима оказались на уровне Димкиных плеч, в то время как лицо его очутилось аккурат над пахом лежащего на спине парня-старшеклассника; лицо Расима оказалось над Д и м и н ы м членом, напряженно торчащим вверх, и у Расима тут же мелькнула мысль, что он, Расим, сейчас возьмёт этот член в рот…
Он возьмёт Д и м и н член в рот — так, как это только что делал сам Д и м а, и эта мысль, похожая на осознаваемое желание, совершенно не смутила, нисколько не испугала Расима, не внесла в его душу никакой — даже секундной, даже мимолётной — сумятицы, потому что всё… абсолютно всё, что делал Д и м а и что вслед за ним, за Д и м о й, готов был делать он, Расим, было совершенно естественно… и естественно всё было, и желаемо! — именно такое ощущение было у него, у пятнадцатилетнего Расима, на мгновение застывшего, замершего над Димкой!
Димка нисколько не сомневался, что Расик — любимый Расик! — теперь с а м, без всяких подсказок, возьмёт его член… возьмёт точно так же, как это сделал он, Димка, — да и как могло быть иначе — т е п е р ь, когда он, влюблённый Димка, ощутил-почувствовал, как его огнём пылающая страсть передалась любимому Расиму? Смутно видя в темноте распахнувшуюся попу Расима, расплывчато белеющую над ним сладко манящими ягодицами, Димка нетерпеливо потянулся вверх, устремляя свои жаждущие губы к члену Расика…
И в этот момент он почувствовал, как губы Расима прикоснулись к члену его, — содрогнувшись от кайфа, непроизвольно сжав, стиснув мышцы сфинктера — невольно дёрнув бёдрами вверх, Димка, не дотянувшись губами своими до члена Расима, снова откинулся на подушку, ощущая, как одно лишь лёгкое прикосновение губ любимого Расика к обнаженной головке его сладостью распираемого члена мгновенно отозвалось во всём теле неизъяснимым блаженством… "Расик… " — мысленно прошептал, простонал Димка, и ему, шестнадцатилетнему десятикласснику, на какой-то миг показалось, что сердце его вот-вот разорвётся от счастья, — возникло нестерпимое желание обхватить голову Расика ладонями, чтоб его, Расика, подтолкнуть — чтоб тем самым ускорить процесс проникновения члена в рот, но вместо этого…
Вместо этого, скользнув руками по разведенным ногам Расима, Димка страстно обхватил ладонями раскрывшиеся, распахнувшиеся Расимовы ягодицы и, прикасаясь большими пальцами к туго сомкнутому пацанячему входу, тут же почувствовал-ощутил, как от лёгкого прикосновения его пальцев конвульсивно дрогнули мышцы девственно стиснутого Расикова сфинктера, — ощущая горячие губы Расима на головке своего напряженно вздыбленного, сладостью распираемого члена, о с о з н а в а я это сладчайшее прикосновение губ любимого Расика к его, Димкиному, члену как знак, как свидетельство ответного чувства, лежащий на спине Димка, ещё больше разводя, раздвигая ладонями и без того распахнутые Расимовы ягодицы, снова нетерпеливо потянулся головой вверх, устремляя свои жаждущие губы к нему, к любимому Расику… ах, какой же это был кайф — осознавать-чувствовать, что Расим не только не противится его, Димкиным, устремлениям, но что он сам… он, бесконечно любимый Расик, с а м устремлен навстречу ему — Димке!