А утром всё повторилось снова — всё было опять… перед сном Димка поставил в своём телефоне время побудки на полчаса раньше, и это оказалось как нельзя кстати: проснулись они от громыхнувшего камнепада вечно актуальных слов "вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир… ", — подскочив, как ужаленный, Димка стремительно протянул руку к телефону — нажал на сенсорную кнопку "стоп"… офигенный музон — мертвого разбудит!
Из окна в номер лился жидкий свет осеннего утра… начинался новый — счастливый! — день, и никакой музон, никакая погода за окном не могли ни стереть, ни смазать ощущение бесконечного счастья, — Димка, повернув голову, посмотрел на проснувшегося Расима, и сердце Димкино вмиг наполнилось неизбывной нежностью.
— Расик… доброе утро! — улыбнулся Димка, глядя в любимые глаза… и тут же, не сдерживая заполыхавшей в душе нежности, порывисто прижался к Расиму всем телом, вдавившись возбуждённо твёрдым членом парню в бедро.
— Доброе… ну, Дима… я ещё не проснулся! — засмеялся Расим, вмиг оказавшись в Димкиных объятиях. — Дима… что ты делаешь… Дима…
— А что я делаю? Я тебя бужу… — Димка, коснувшись губами тёплых, чуть припухших от сна губ Расима, легонько сжал в кулаке напряженно горячий Расимов член.
У них у обоих — и у Димки, и у Расика — возбуждённо залупившиеся пиписы, налитые жаром утреннего желания, несгибаемо стояли, словно скалки… а что — разве можно найти хоть одного пацана или парня, у которого в пятнадцать-шестнадцать лет не стоял бы пипис сразу после пробуждения? По утрам у всех пиписы стоят колом… а у них, у Димки и Расика, пиписы стояли тем более!"Самое доброе утро — это утро, когда просыпаешься с тем, кого любишь" — подумал Димка, прижимаясь горячим телом своим к горячему телу любимого Расика…
Какое-то время они, два проснувшихся пацана, страстно, упоительно сосались в губы, неутолимо лаская друг друга жаждущими ладонями — ладони скользили по попам, по спинам, по бёдрам и поясницам, ладони обхватывали пиписы, тискали их, сжимали, и снова… снова ладони устремлялись неутомимо блуждать по телам — по попам, по спинам, по поясницам, — от всего этого — от слитых в засосе губ, от страстно, горячо ласкающих тела друг друга рук — в попах у обоих конвульсивно пульсировала сладость нестерпимого желания…
Да и времени у них было не так уж много, — приподнявшись — от Расима оторвавшись, Димка потянулся за лежащим на тумбочке тюбиком с вазелином, и Расик, видя, как Дима, встав перед ним на колени, откручивает на тюбике колпачок, тут же поднял, с готовностью вскинул вверх разведённые в стороны ноги — приготовил для Димы свою сладко зудящую в области ануса попу… ах, какое это было удовольствие! Сначала, сладострастно двигая бёдрами, в попу Расика любил Димка, потом — точно так же сладострастно содрогаясь — в попу Диму любил Расим… это был обалденный кайф! Procul, o procul este profani!
Любовь окрыляет людей… любовь, воспылавшая взаимно, делает любого человек не только счастливым; но ещё свободным и независимым, — не потому ли смрадные козлы, жаждущие тотального контроля над душами людей, так страстно и яростно ненавидят любовь? Они, лукавые пастыри, ненавидят любую любовь, потому как всякий человек, любящий другого человека, вряд ли будет любить виртуального идола, — нах любому счастливому человеку — человеку, упоённому счастьем — спешить-торопиться в козлиные офисы со своим послушно распахнутым кошельком… разве им, смрадным козлам, любовь не в убыток?
Они, лукавые пастыри, неустанно направляющие людей в отведённые для послушания загоны, ненавидят любую любовь, но если с любовью в формате "мужчина-женщина" они ничего поделать не могут, кроме как опустить её до примитивного воспроизводства, то над любовью в формате "мужчина-мужчина" они, эти самые козлы, ненавидящие любовь, изгаляются как только могут: нах им люди счастливые, независимые и свободные, если весь их козлиный бизнес строится исключительно на несчастных, убогих, ущербных, послушных… разве мало таких растленных ими ходит по земле?
Неспособные мыслить самостоятельно — не осознающие, как ловко ими манипулируют, люди с задатками потенциальных овец с радостной готовностью сбиваются в послушные стада, и… когда миллионы блеют одно и то же "ме-е-е-е… ", разве не возникает у этих блеющих в одном загоне овечек ощущение собственной неколебимой правоты?"
Ме-е-е-е… мы ненавидим гомосеков… ме-е-е-е… " — хором блеют овечки, не понимая и не задумываясь по причине промытых козлами мозгов, что любовь выражается не форматом влюблённых — "мужчина-женщина" или "мужчина-мужчина", а выражается неподдельной щедростью, искренностью и глубиной их неповторимых чувств… "ме-е-е-е… " — возмущенно блеет какая-нибудь тётя Маня, которая в п р и н ц и п е не может знать, в чём прелесть и сладость неистребимой любви двух никому не мешающих — страстно влюблённых друг в друга — парней…
Впрочем, мешающих, ёщё как мешающих: счастливые люди мешают козлиному бизнесу, подрывая счастьем своим саму идею спрятавшегося под благостью лицемерного бизнеса, построенного на эксплуатации горя, страданий, одиночества, ощущения беззащитности, — тёти Мани в офисах и вне офисов искренне блеют с чужого голоса: "ме-е-е-е… это разврат… извращение… ме-е-е-е… "
— думая-полагая, что они таким образом защищают некую нравственность; "мэ-э-э-э… " — не выбиваясь из общего хора, в стаде овец угрожающе блеет какой-нибудь праведный дядя Вася или какой-нибудь гопник в кодле своих друганов — одноразовых "правильных" пацанов, которых то ли судьба, то ли просто счастливый случай не сподобил вкусить ни сладость взаимной любви, ни пряность взаимного секса в формате "мужчина-мужчина", "парень-парень", — "мэ-э-э-э… ненавижу педиков… мэ-э-э-э… мэ-э-э-э"… что в таких скорбных случаях можно сказать?
Только одно: procul profani! Хотя… кто посвящён, а кто нет — это ведь тоже вопрос интересный: сгоняя овец на загон один, сами козлы при этом нередко резвятся втихую совсем на других — содомских — лужайках…
Впрочем, это случается сплошь и рядом не только сегодня — метастазам козлиного лицемерия уже без малого две тысячи лет; взять хотя бы впервые введённое в крепостной стране уголовное наказание за однополый секс — тоже отчасти ведь показательно: наказание это — за однополый секс — для всех своих подданных ввел тот самый царь, который сам был не прочь в молодые годы порезвиться-потрахаться и с другом своим, и с не отказывавшими ему подневольными симпатичными парнями — денщиками-солдатиками, — в мире, прогнившим от лицемерия, непонимания и нелюбви, два пацана — Димка и Расик — любили друг друга и были в любви своей счастливы… по-человечески счастливы, — разве не это — главное в жизни?