А потом Ирку вызвали к заучу за меня.
Я тогда уже большая была и закончила пединститут, потому что решила пойти по профилю своей жёской болезни и разобрацца с ней уже на профессиональной основе. К тому времени мне не надо уже было вставать в семь утра и под звуки "Пионерской зорьки" заставлять Ирку есть бутерброды, но зато приходилось вставать в полшестого, чтобы попроверять недопроверенные как всегда с вечера их тетради…
Ирка же с Лешкой тогда с непонятно чего совершенно забросили моё воспитание и сами вели себя словно маленькие — то уедут в какой-то "круиз" и меня не берут, то устроят себе "вечеринку любви" с древнереликтовой музыкой и ибуцца там под Metallic’у со своими такими же шалопаями как они, то вообще свалят в кино на три дня — а я одна на всю семью с кошкой Пуськой весь дом подметай и ещё на работу ходи! . .
А зауч у нас была строгая, а я разбила стекло.
А фигли оно стояло там в коридоре — я об него чуть не порезалась, когда все эти хрустально-сказочные витражи проводившейся реконструкции аш посыпались словно град мимо меня! Грузчик Фёдор-Матвей потом извинялся как мог, шо приткнул их у нашей стены, и весь плакал у меня на груди и умолял не выгонять его за это, наконец уже, в армию! . .
Хотя Ирку не за это, конечно, к заучу вызвали, а просто они с ней были по чём-то подруги — может учились где вместе или стояли плечом к плечу у станка… Хотя видела я тот папин "станок", а зауча нашу — Элизабетт Ольговну — там вовсе не видела.
И вот Ирка пришла, как прилежная мать, только в мини-юбке своей наизнанку — у них такая фишка в тусне — а я совершенно случайно вошла, мне вообще-то домой пора уже было идти.
И вот картина: я — в с утра отутюженной форме, белоснежной блузе с элегантным приоровским галстучком, в юбке ниже колен, в этих тесных чулках и на неудобнейших, но педагогически-правильных шпильках; и эти две оторвы — в сигаретном дыму в основном из одежды, и в фрагментах нижнего белья в виду разноцветия своего выдаваемого за верхние одеяния! . .
— Элизабетт Ольговна, как вам не стыдно! А как же пример детям, особенно младших классов ваших, которые теперь уже старшие?! — я, искренне негодуя, отобрала у них розовые бычки Vouge-La’Art’а и распахнула окно, чтобы солнце и ветер напомнили им уже о существующей в мире весне и безумящем запахе сирени, а не только сигаретных затяжек в один паровоз на двоих…
Но им, оказывается, не очень-то надо было напоминать…
— Маришк, отлижи?! — Ирка совершенно бесстыже уж ссовывалась задницей со стола из-под своей мини-юбки и выворачивала передо мной свои мягкие губки — ходить без трусов в любое время года это как-то тоже считалось приличным у них, хотя я и ругала её за это уже пару раз!
— Ты опять без трусов, Ирка?! Май на дворе! Всем же видно! У тебя — дочь учительница, муж попался хороший такой, а ты ведёшь себя, как лахудра! Быстро брысь со стола, мне журнал надо вниз положить!
— Ну, Маришк, ну пожалуйста! . . — Элизабетт Ольговна пристроилась в парочку к ней и тоже задрала на себе какое-то полухиппическое приключение.
Мне стало так неудобно за них, что я вынужденно опустилась, прямо как была в полной форме, перед ними на коленки (блин, колготки порвуцца опять! . .) и, так и быть, поцеловала Ирку в коленку…