Тюль на дверях откинулась и тетя исчезла. Как было приятно думать — она вернется…
Не дремалось. Я встал и подошел к окну. Рассвет. Стояла просыпающаяся тишина. Тетя, в ночнушке и шлепках, прошла по двору к деревянному строению с вырезанным в дверях сердечком. Прикрывая их изнутри, она спешно приподняла подол.
Было в этом, что-то от утра возможного только в деревне, — встретив и проводив хозяйку, широко зевал волкодав, прячась от первых лучей солнца, на стекле окна сидели комары, по наличнику проползла муха, раскрыла крылышки, улетела.
Зевнул и я, с собакой за компанию. Подумал "Ставни забыли закрыть" , и повернулся. За тюлью стояла заспанная Наташка, — босая, закутанная в одеяло.
— Где тетя? — спросила она.
— На дворе…
— А ты откуда знаешь?
Нет, только девчонка могла спросить "где?" и тут же "откуда?". Да еще с таким хитреньким выражением лица.
Вообще, она нагло меня рассматривала своими заспанными карими бесенятами, сама кутаясь в одеяло. Я же знал, что под ним у нее ничего не было. Вряд ли, еще толком не проснувшись, она их надела. Соскочила, хвать одеяло и ко мне: "где тетя?".
— В окно видел, — ответил я.
— Подсматриваешь?
Совсем никуда не годилось! Наташка, видимо, решила устроить мне допрос, с утра пораньше. Мало ей того, что я, на рассвете, стоял голый, выслушивал глупые вопросы и даже на них отвечал, так она еще и с обвинением. Только я решил на нее прикрикнуть — вроде как спал, а она непрошено ворвалась, с Наташки сползло одеяло, наружу выпрыгнула одна грудь, с маленьким розовым соском.
Слова застряли на вылете. Наташка была сонной и сразу не поняла — или сделала вид, что не поняла, причину моего молчания. У меня было с полминуты, чтобы полюбоваться. В голове закрутилось: "а у вас молоко убежало". К чему? Если бы я знал…
Наташка спохватилась. Медленно вернула одеяло обратно на плечо и, поворачиваясь, снова произнесла:
— Подсматриваешь…
Зевнула и, медленно, пошла в комнату тети. Одеяло, шлейфом надменной принцессы, поползло за ней следом.
Каюсь, мне захотелось догнать и сорвать. Но я вспомнил о тете — ее обещание вернуться.
Наташка, теперь могла и затаиться. Как только она скрылась за шторами тетиной комнаты, я выбежал на улицу и как раз вовремя. Тетя стояла у бочки с водой и уже потянула с плеч рубаху. С крыльца я крикнул собаку. Волкодав недоуменно посмотрел в мою сторону — его звали на запретную территорию.
Тетя услышала, обернулась. Жестом, я дал понять — Наташка не спит. В ответ получил взгляд, говоривший, что не плохо бы одеть трусы.
Да, конечно! Вот и спасай женщин. Униженный и оскорбленный, или просто оскорбленный, я вошел в дом и направился к себе. Штора в тетину комнату шелохнулась.
Я просто взбесился, подбежав, откинул штору.
Наташка оказалась быстрее меня. Она успела прыгнуть в кровать, повернуться к стене и даже накрыться одеялом, но как это часто бывает, ее спина оказалась наружу — и не только спина.
У меня было время на месть. Я стоял и рассматривал ее. Описывая Наташку, тетя нисколько не преувеличила. Попа у нее действительно была кругленькой, из двух упругих ягодиц. Их белый цвет резко гармонировал с темными ножками, — по крайней мере, этим летом Наташка обнаженной не загорала.
С полной уверенностью в решении, отправиться сегодня к реке и утащить купаться Наташку, я ощутил хлопок ладони по своей голой заднице.
— Иди спать, — шепнула тетя.
Наташка, словно этого ждала, повернулась на спину. Возможно, она повернулась немного раньше? Когда я среагировал на шлепок, то потерял ее из своего обозрения.
Тетя зашла в свою комнату и плотно задернула шторы. Скрипнула кровать. Может у меня случились голоса, но я точно слышал, как они зашептались. Наташка спросила: "сколько время?" , тетя ответила, что пять часов, но сегодня воскресенье и до семи еще поспит. Опять скрипнула кровать…
*****
Что ж спать, так спать. Я отправился к себе. Лежал и вспоминал, как тетя говорила о мальчике, с которым она это делала. Я даже силился представить как! Но не представилось. Словно в юношеском сне — часто снятся обнаженные женщины, а доходит до раздевания — просыпаешься. Просыпаешься потому, что никогда не раздевал и не знаешь, как все происходит.
"Он проникал ими в меня" , — не представлялось…
Измучив воображение, я уснул. Мне приснилась Наташка. Я просил скинуть одеяло, в которое, она была закутана, но ее карие бесенята только смеялись. Потом Наташка повернулась, шлейф принцессы поволокся за ней. Издалека она бросила — "не умеешь, не умеешь!".
Проснулся я печальный, надел трусы, трико и рубаху — траур по испорченному выходному дню, который, еще три часа назад, обещался быть таким прекрасным. Встал ровно в восемь, вместо обычных десяти-одиннадцати. Сон-кошмар совсем не расположил меня к просмотру его продолжения.
Я вышел из своей комнаты, тихо подошел к шторам, заглянул к тете. Наташка спала ангелом. Закуталась в одеяло, в мою сторону торчал задранный нос над приоткрытым ртом с алыми губами. Тети не было. Вздохнул и отправился умываться.
Черпая ладонями воду, я освежил лицо, надраил его мылом, лежавшим в пластмассовой подставке — обычно такие вешались на край ванны, а здесь она была на кромке бочки, и сполоснул. Когда отстранился, вспомнил, что забыл взять полотенце.
Остатки несмытого мыла противно защипали глаза. Я попытался убрать их руками, но к лицу мягко прислонился ситец и в несколько круговых движений устранил проблему. Пальцы, слегка прикоснувшись, убрали со щеки упавшую ресницу, я прозрел.
Тетя утерла меня подолом своего халата. Чтобы достать им до моего лица, ей пришлось его распоясать и приподнять, оголить ягодицы и грудь.
— Теперь прыщей не будет, — засмеялась она.
Ее располагающий к доброму утру смех остался без ответа. Тетя взлохматила мне мокрые кудри с вопросом во взгляде.
— Научи, — пробурчал я. Так глубоко засело в меня "он проникал ими в меня" , что я выдал без всяких предисловий.
— Чему? — спросила тетя, видимо она уже забыла, а может и не забыла, глаза у нее были игривыми.
— Наташка сегодня хотела пойти купаться.
— Ой, и быстрый! Прям, так сразу моя наука и понадобиться?
— У нее нет купальника.
Тетя задумалась.
— А она согласилась?
Я угукнул. Тетя снова задумалась.
— Научу, если пообещаешь, больше с Наташкой ничего не делать. Договорились?
— А что я могу с ней сделать?
Тетя улыбнулась.
— Иди сюда, за бочку.
Я зашел. Теперь между нами и окнами дома была двухсотлитровая железная бочка.
— Дай руку…
Тетя откинула полу халата, который уже запоясала, и просунула мою ладонь себе между бедер. Пальцы обдало жаром.
— Чувствуешь бугорок?
— Да…
— Потри его тихонько. Ласкай подушечкой пальца.
Я сделал, как она сказала. Очень быстро между бедер тети стало не только жарко, но и влажно. Она изменилась в лице, на щеках появились красные пятнышки, увеличились, слились в единый пожар. Тетя закрыла глаза и немного присела.
— Он увеличился! — сказал я, присоединив к пальцу второй.
— Так и должно быть, — с трудом ответила она. — Немного сильнее…
Я прижал к бугорку оба пальца, влажный, он проскользнул меж ними. Тетя пошатнулась, чтобы не упасть ухватилась за мою рубаху.
— Сдави пальцами…
Я так и сделал. Второй рукой тетя оперлась о край бочки и простонала.
— Подушечкой одного пальца потри самый верх… Вторым поддень бугорок изнутри…
Пальцами я почувствовал — бугорок перестал быть бугорком, скорее это было что-то твердое и продолговатое только на половину облаченное в жаркую плоть. Моя ладонь стала влажной, тетя навалилась на бочку грудью и вскинула голову, старясь не закричать.
Рябь мимики пробежала по ее лицу…
— Все, Горюшко, все… — выдохнула она.
— А у Наташки есть бугорок? — спросил я, когда тетя отняла мою ладонь от себя.
— Подожди… Дай отдышаться…
Тетя зачерпнула ладонью воды с бочки, брызнула на горевшие огнем щеки.
— Спрашиваешь, есть ли? Если найдет нужным, то сама скажет. А что с ним делать, ты теперь знаешь.
— А ей понравится?
— Горюшко! Это она тебе тоже сама скажет. Только будь нежнее, главное не молчи. Принеси из сарая маленькую табуретку и иди… Чего в такую рань поднялся? . .