Чашка бы тонкостенная, к тому же до самого края наполненная чаем, и, согласно законам физики и здравого смысла, должна была тут же от удара разбиться-расколоться… но! — случилось чудо… настоящее, мой читатель, чудо, а не то, что пропагандируют самые разнообразные люди в целях своего безбедного существования, — случилось чудо: чашка, еще в полёте освободившаяся от чая, лишь издала при соприкосновении с полом жалобный звук… и — не разбилась! Да-да, не разбиралась — осталась девственно целой и совершенно невредимой! Ах, — воскликнет сейчас иной читатель-скептик, — такого не может быть! Как это — элегантно тонкостенная чашка, со всего размаха грохнувшаяся об пол, не утратила своей первозданной целостности? Это ведь, — скажет иной читатель-скептик, — то же самое, как если бы нежная одухотворённая гимназистка где-нибудь, скажем, в знойном Крыму этак в году в девятнадцатом попала бы в руки истекающих похотью молодых бойцов Красной Армии, ошалевших от своего безграничного гегемонизма, и при этом, оказавшись в их мозолистых руках, осталась бы такой же девственной, какой родила её аристократка-мама… могло ли такое быть — в принципе? Ну, про гимназистку я здесь ничего не скажу — не знаю, а вот что любимая чашка Ростика не разбилась — это, мой эротически настроенный читатель, факт. И вообще… мало ли чего в нашей жизни не могло бы быть в принципе, а оно есть, и никто уже давно не удивляется!
Ростик, совершившийся столь неоднозначный поступок по отношению к своей любимой чашке и сам при этом немало перепугавшийся, посмотрел на Ваню совсем по-детски — жалобно и даже беззащитно.
— Я ж говорил… я ж говорил тебе — предупреждал! — напористо проговорил Ваня. Ростик еще не знал, разбилась чашка или нет, а Ваня уже знал — видел, что не разбилась, и потому голос Ванин прозвучал не только напористо, но отчасти даже весело. — Ну, всё… ты у меня, парень, выпросил!
Не слушая Ваню — старшего брата и учащегося технического колледжа, маленький Ростик с замиранием сердца скользнул взглядом под стол… чашка! его любимая чашка лежала на боку целая и невредимая и была так же элегантно прекрасна, как и минуту назад, когда она, во всех отношениях прекрасная, стояла на столе.
— Не разбилась… — проговорил Ростик сам себе, и губы его тут же непроизвольно расплылись в счастливой улыбке. — Ванечка, не разбилась!
Право, маленький Ростик в это мгновение был совершенно счастлив, даже не думая, как тот факт, что чашка не разбилась, теперь будет соотнесён с правомочностью обещанного Ваней наказания.
— Да, не разбилась… но я говорил тебе, чтоб ты её не опрокинул… так я тебе говорил? — Ваня, неудержимо рвущийся к реализации открывшегося у него педагогизма, в один момент расставил всё по своим местам: и кто что кому говорил, и кто виноват, и что теперь за этим должно последовать…
— Говорил, — счастливым голосом согласился Ростик.
— Ну, и вот… а ты меня не послушал. Ты не послушал меня…
Что делать дальше, Ваня, честно признаемся, не знал. То есть, он знал, чего он хочет, и он даже представлял вполне осознанно и достаточно четко голую попку Ростика, по которой он в воспитательных целях будет неспешно, врастяжечку отпускать несильные шлепки-оплеухи, и даже… даже мысленно чувствовал, как под его ладонью нежная попка будет упруго вздрагивать, и даже… даже мысленно видел, как на круглых белых булочках Ростика будут при каждом шлепке образовываться симпатичные впадины-ямочки — как у Серёги, когда тот в Новогоднюю ночь, неутомимо двигая бедрами, на глазах у зачарованного Вани засаживал своего лёгкого на подъём петуха безучастно лежащей в праздничном трансе Раисе… да, всё это Ваня представлял, и представлял достаточно четко, но всё это было уже сердцевиной педагогического процесса, а вот как… как к этой желаемой сердцевине подойти-подобраться, Ваня, честно говоря, не знал. Да и откуда он мог знать? Разве тебе не известно, мой умудрённый одиночеством читатель, что все наши фантазии, даже самые детализированные и досконально прочувствованные — это всего лишь фантазии… да, реальные фантазии, накрывающие нас в реальной жизни, а в жизни сказочной, как известно, нужен соответствующий — сказочный — опыт. Вот этого-то, то есть опыта сладкой сказочной практики, у шестнадцатилетнего Вани еще не было… да и откуда он мог бы быть? Тем более в таком неоднозначном процессе, как процесс педагогический.
Какое-то время они, Ваня и Ростик, молча смотрели друг на друга: Ваня, глядя на Ростика строго и даже взыскательно, напряженно думал, каким должен быть его следующий шаг на тернистом пути восхождения к желаемой цели, а маленький Ростик, уже успевший вернуть чашку на стол, изо всех сил старался сделать вид, что он, Ростик, бесконечно виноват и, будучи виноватым, он, маленький Ростик, всецело осознаёт и преотлично понимает, что теперь его точно ждёт неминуемое наказание…
— Мне идти? — первым нарушил затянувшееся молчание Ростик.
— Куда? — старший брат Ваня, непроизвольно хлопнув ресницами, не без некоторого удивления чуть округлил глаза. О, мой читатель! Здесь нужно сказать, что это была у Вани совершенно детская, давным-давно изжитая привычка — непроизвольно округлять глаза, и взрослый Ваня уже давным-давно так не делал, даже когда удивлялся чему-либо сильно-сильно… и вот — на тебе: глаза у Вани, студента первого курса технического колледжа, округлились непроизвольно, отчего Ваня на какой-то миг стал похож не на студента первого курса технического колледжа, а на маленького и даже, можно сказать, сопливого мальчишку.
— Ну, в нашу комнату… — с готовностью пояснил Ростик. — Ты же там меня будешь… — с губ маленького Ростика чуть не слетело слово "факать", но маленький Ростик вовремя опомнился и закончил свою мысль вполне благопристойно: -… наказывать… или где?
— Да, там… иди! Иди — готовься… я сейчас!
Впрочем, сказав "готовься", Ваня не очень четко представлял себе, что именно он имеет в виду, и спроси его Ростик, в чем именно должна заключаться эта самая подготовка, он, то есть Ваня, вряд ли сумел бы внятно объяснить-ответить. Но маленький Ростик ничего спрашивать не стал, — сказав:
— Пол вытрем потом, — он поспешно встал из-за стола и тут же, ни секунды не задерживаясь хотя бы для создания хоть какой-то видимости элементарного правдоподобия, в одно мгновение покинул кухню, направившись прямиком в свою общую с Ваней комнату, которую все по привычке еще называли "детской".
А Ваня, оставшись один, к своему сладостному стыду вдруг почувствовал, как его петушок, шевельнувшись, стал бодро приподниматься… Блин! на какой-то миг у Вани мелькнула мысль, что всё это — какая-то не совсем понятная игра, и что игра эта явно зашла слишком далеко… Да, в самом деле: чего он хочет? Чего, собственно, он желает? Искренне наказать младшего брата? Ах, только не это, — тут же подумал Ваня, — не надо так примитивно дурить самого себя! Все эти "наказания" — лишь прикрытие, и нет никакого сомнения, что под видом наказания он хочет отхлопать маленького Ростика по его упруго-мягкой попке, и даже… даже, может быть, не просто отхлопать, а неспешно, с чувством помять, потискать округлые булочки, ощутив своей ласкающей ладонью их бархатистую, возбуждающе нежную податливость… ну, а дальше… дальше-то что?! Ну, помять-потискать, утоляя свой эстетический интерес к этой части тела… а дальше? Что делать, к примеру, с петушком, который пробудился и даже воспламенился, и всё это, нужно думать, явно неспроста? Петушок в самом деле задиристо рвался на свободу, и Ваня, непроизвольно сжав его безнадзорными пальцами через брюки, тут же ощутил, как это бесхитростное прикосновение отозвалось сладким покалыванием между ног… Нет, Ваня, конечно, знал, что может быть дальше в таких сказочных случаях, но, во-первых, знания эти носили сугубо теоретический характер, а во-вторых… во-вторых, маленький Ростик был родным братом, и не просто братом, а братом явно младшим, и здесь уже бедный Ваня был, как говорится, слаб и беспомощен даже теоретически… Конечно, если бы это был не Ростик, а кто-то другой… скажем, Серёга… . да, именно так: если бы вместо Ростика был Серёга, то весь сыр-бор сразу бы переместился в другую плоскость, и совсем другие вопросы могли бы возникнуть, случись подобное… а может, и не было бы никаких вопросов: в конце концов, почему бы и не попробовать? Из чистого, так сказать, любопытства — исключительно по причине любознательности и расширения кругозора… да-да, именно так: исключительно из чувства здорового любопытства, потому что в качестве голубого шестнадцатилетний Ваня себя никак не позиционировал… но опять-таки — всё это могло бы быть с Серёгой, если б Серёга захотел-согласился… но с Ростиком? с младшим братом?! Бедный Ваня вконец запутался, и даже на какой-то миг мысленно и интеллектуально размяк, не зная, что же ему, студенту первого курса технического колледжа, теперь, как говорится, делать… и только один петушок ни в чем ни на секунду не сомневался, — твердый и несгибаемый, как правоверный большевик в эпоху победоносного шествия по всей планете весны человечества, он с молодым задором рвался на свободу, своенравно и совершенно независимо от Ваниных мыслей колом вздымая домашние Ванины брюки…
"Нет, я лишь отшлёпаю… отшлёпаю Ростика по его голой попке, и всё… всё! Что я, в самом деле… педераст, что ли? Лезет, блин, в голову всякая ерунда… " — наконец, после некоторых усилий, более-менее внятно сформулировал Ваня для себя как бы программу-максимум и, резко и даже решительно вставая из-за стола, одновременно сунул руку в карман брюк, чтобы краем трусов-плавок прижать к ноге не в меру возбудившегося своего петуха… Ростик стоял у Ваниной кровати, кротко сложив на животе ладошки, и весь его вид — и выражение лица, и фигура — неопровержимо говорил о том, что он готов понести какое угодно наказание, коли так получилось, что он, не послушавшись, едва не разбил на мелкие кусочки подарок крёстной.
*****
— Ну, ты чего? Я же сказал: готовься… — твёрдым голосом проговорил Ваня, подходя к маленькому Ростику вплотную.
— Я готов… — прошептал Ростик.
— Да? А штаны… штаны с трусами кто будет снимать? Пушкин?
— А разве обязательно… обязательно надо снимать? — маленький Ростик тихо засмеялся, еще плотнее прижимая к животу свои сложенные лодочкой ладошки.
— Обязательно! — коротко ответил Ваня и, решительно садясь на кровать, одновременно с этим жестом, напрочь отвергающим какие-либо дальнейшие разговоры-диспуты, тут же потянул податливо маленького Ростика на себя, ставя его как раз между своими несильно раздвинутыми ногами. — Ну-ка, давай… давай, я сам… сам с тебя сниму! — Ваня без труда и даже без каких-либо дополнительных усилий отвел ладошки Ростика от живота и, благо домашние штаны Ростика были на резинке, тут же дёрнул их с бёдер вниз, обнажая таким бесхитростным образом маленького Ростика ниже пояса, чтоб задать ему настоящую и даже, можно сказать, классическую порку — по самой что ни на есть голой попе…
Нет, этого Ваня, студент первого курса технического колледжа, увидеть никак не ожидал! Конечно, маленький Ростик был еще маленьким… кто с этим спорит! Но у этого маленького Ростика к немалому и даже непроизвольно искреннему Ваниному удивлению вдруг оказался пусть и не очень большой, но уже вполне сформированный не краник и не карандашик, а самый что ни на есть настоящий петушок, и петушок этот, что самое главное… петушок у маленького Ростика был нахально вздернут, то есть бесцеремонно возбужден, и смотрел он на Ваню нежно алеющим глазом полуоткрытой головки дерзко и даже… даже — задиристо!
— Ни фига себе! — непроизвольно проговорил-присвистнул Ваня, не без некоторого уважения и даже гордости за младшего брата поднимая на Ростика снизу вверх глаза. — Ты, блин, что… возбужден, что ли? — тут же, или, как говорят еще, "не отходя от кассы", непонятно с какой целью уточнил старший брат, как будто этот неопровержимый факт вызывал у него сомнение при восприятии визуальном. При этом Ваня, старший брат и студент первого курса технического колледжа, несолидно и даже как-то не очень педагогично хихикнул. — Возбуждён, да?
Маленький Ростик, ничего не отвечая на риторический Ванин вопрос, смущенно заулыбался… Да, маленький Ростик был возбуждён! Наверное, мой читатель, возбуждение это имело скорее аспект физиологический, а не полноценно психологический, как это бывает, скажем, у мальчиков постарше, но тем не менее… тем не менее, мы, мой читатель, должны со всей объективной непредвзятостью констатировать, что членик у Ростика был конкретно твёрд, боевито вздёрнут, и в этой своей весенней затверделости он уверенно дыбился, полуоткрытой головкой вздымаясь кверху — к потолку… Ну, и как было Ване, привыкшему считать младшего брата неисправимо маленьким, не удивиться и даже от этого самого удивления уважительно не присвистнуть, видя такое неприкрыто боевое состояние возбуждённого Ростика? Ах, — напомнит мне памятливый читатель, — Ваня уже видел петушка у Ростика, и тоже в боевом состоянии, когда утром заглядывал на правах старшего брата к беспечно спящему Ростику в плавки-трусики. И уже… уже, — скажешь ты мне, мой терпеливый читатель, и скажешь, я думаю, непременно, если, конечно, ты действительно терпелив в наше нетерпеливое время, то есть читаешь внимательно и даже вдумчиво, а не скачешь торопливым будённовцем по тексту в поисках наиболее впечатляющих моментов… так вот: уже, — скажешь ты мне, — Ваня испытывал чувство некоторой невольной гордости, видя вполне немаленький огурчик у маленького Ростика… чему же, — спросишь ты, — он теперь удивился и даже присвистнул? Да, — отвечу я, — всё так: и видел Ваня, и приятно был удивлен… . но то ли потому, что утром спящий Ростик лежал на боку и петушок его, во сне боевито торчащий, предстал перед Ваниными глазами в недостаточно выгодном ракурсе, то ли из-за невольной спешки, с какой Ваня совершил свой внезапный набег-созерцание, а только не утром, а именно теперь Ваня увидел-разглядел, каков петушок у Ростика, по-настоящему: сейчас маленький Ростик стоял перед Ваней в полный, всецело доступный для обозрения рост, обеими руками прижимая к груди приподнятый край футболки, и точно так же — в полный рост — стоял перед Ваниными глазами вполне сформированный Ростиков петушок… Конечно, до Ваниного петуха, закалённого в несчетном количестве рукопашных схваток, ему было еще далеко, и даже очень далеко, и тем не менее… тем не менее, член у маленького Ростика был симпатичен на вид, соразмерно толст в обхвате, имел не менее двенадцати сантиметров в длину и уже был окружен хоть и редкой, но вполне видимой изгородью из длинных волосков…
Не дождавшись от Ростика какого-либо ответа на свой глупо риторический вопрос, Ваня вновь перевёл взгляд на вздернутый в непонятно радостном ожидании Ростиков членик. Рука Ванина безнадзорно, то есть сама собой, потянулась вверх — и Ваня, студент первого курса технического колледжа, в тот же миг осторожно тронул двумя пальцами, большим и указательным, твердый горячий стволик. Затаив дыхание, маленький Ростик, даже не подумавший сделать хоть малейшее движение, которое каким-либо односторонним образом могло бы свидетельствовать о его нежелании контакта-соприкосновения с Ваниной рукой, с самым что ни на есть натуральным любопытством смотрел на волнующий процесс знакомства сверху вниз, по-прежнему безропотно прижимая к груди край умышленно поднятой вверх футболки.
— Дрочишь? — коротко поинтересовался Ваня, осторожно сдвигая вдоль ствола к основанию крайнюю плоть и тем самым целенаправленно обнажая алую и не менее симпатичную головку… Вопрос этот вырвался из Ваниных уст скорее непроизвольно и спонтанно, нежели в результате аналитических размышлений, но… что значит "непроизвольно", мой вдумчивый читатель? Разве не знаем мы оба, ты и я, что любой мальчишка и не только мальчишка, а и любой малолетний парень, который сам занимается уединёнными упражнениями, время от времени непременно хочет знать, а делают ли точно так же и это же самое его друзья-приятели? Понятно, что вопрос этот снимается автоматически, если друзья-приятели делают это совместно или даже взаимно, что не такая уж экзотическая редкость в наше столь просвещенное время, но и в этом случае всё равно остаётся в душе некая бередящая душу неутолённость: а другие… все остальные — дрочат? И любопытство это не праздное и уж тем более не похотливое — в вопросе этом, прямолинейном и даже грубом на первый взгляд, заключен некий видимый мужской код, позволяющий идентифицировать себя с миром, а других — с собой… Конечно, если б у Ростика был маловнятный карандашик или не привлекающий никакого внимания краник, то у Вани подобный вопрос просто-напросто не возник бы. Но у маленького Ростика, стоящего перед Ваней со спущенными штанами и поднятым вверх краем футболки, был хоть и не очень большой, но уже вполне сформированный полноценный петушок, и вздёрнут при этом горячий и твёрдый петушок был совершенно по-боевому, и потому вопрос… вопрос у Вани, старшего брата и студента первого курса технического колледжа, дрочит ли Ростик, вырвался сам собой.
— Как? — вместо ответа на прямо поставленный вопрос тут же своим — встречным — вопросом отозвался маленький Ростик, и отозвался, надо сказать, вполне бесхитростно и в целом честно. Да и чего ему, маленькому Ростику, было хитрить или лукавить, если он, маленький Ростик, безоглядно верил старшему брату, и не просто верил, а и, что очень и очень важно, хотел с помощью Вани утолить-насытить своё проснувшееся весеннее любопытство! Какой смысл было играть с Ваней в кошки-мышки и прочие жмурки, если Ваня был старше, а значит, что вполне естественно и даже несомненно, опытнее маленького Ростика! И Ростик, уточняя у Вани, что может значить-означать это не очень элегантное слово "дрочишь", был бесконечно и даже неподкупно искренен: "Как?" — спросил Ростик.
— Ну, как… что значит — "как"? — на какой-то миг опытный и даже более чем опытный в этом деле Ваня совершенно неожиданно растерялся. Да и как ему, шестнадцатилетнему студенту первого курса технического колледжа, было не растеряться, если Ростик вполне серьёзно спрашивал о бесконечно простом и однозначно понятном. — Как… — усмехнулся Ваня, в третий раз повторяя глупый вопрос маленького Ростика. — Берёшь вот так… пальцами… или в кулак… вот так… — Ваня осторожно и вместе с тем уверенно обхватил твердый горячий членик Ростика своим не менее горячим кулаком, — и двигаешь… быстро-быстро… вот так… — многоопытный в этом деле Ваня заскользил кулаком вдоль упруго горячего ствола-столбика, показывая.
Какое-то время Ростик стоял, не шевелясь — с любопытством глядя на Ванину руку, снующую взад-вперёд… ну, и что? Пару раз маленький Ростик так, или почти так, сам себе делал — двигал пальцами по своей затвердевавшей пипиське и, не получив никакого ощутимого результата от подобной малоинтересной игры, занятия эти прекратил. И вот… вот — взрослый Ваня сейчас делал почти то же самое…
— А зачем… зачем так делать? — вполне естественно возник у Ростика следующий, для него, для Ростика, важный, а для Вани совершенно глупый и даже смешной вопрос.
— Ну… — опять растерялся Ваня и даже… даже руку остановил, осознавая бесконечную глупость заданного неугомонным Ростиком нового вопроса. — Что значит — "зачем"? Чтобы стало приятно… — голос Ванин вдруг прозвучал как-то не очень уверенно, но прозвучал он так вовсе не потому, что Ваня вдруг сам усомнился в приятности подобных занятий, а прозвучал его, Ванин, голос неуверенно потому, что сам вопрос, на который он только что ответил, показался ему, Ване, совершенно несуразным… и не только несуразным, а вообще лишенным какого-либо здравого смысла!
— А ты дрочишь! — неожиданно рассмеялся Ростик.
— Кто тебе сказал? — вконец растерявшийся Ваня прытко вскинул вверх глаза, и взгляд его тут же встретился с весёлым взглядом маленького Ростика.
*****
— Никто не сказал. Я сам видел, — Ростик, беспечно счастливый оттого, что нежданно-негаданно прищучил старшего брата Ваню, хитро прищурился.
— Где ты видел? Чего ты… чего ты, блин, выдумываешь… — начал было Ваня популярный в таких малоприятных случаях процесс отпирания, но Ростик не дал ему договорить.