— И вовсе я не выдумываю. Это было зимой… — Ростик, словно наслаждаясь Ваниной некоторой растерянностью, многозначительно замолк, не продолжая и ничего не поясняя.
— Ну, и что было зимой? — Ваня изо всех сил попытался придать своему голосу как можно больше небрежности и даже насмешливости, чтобы столь незамысловатым образом поставить маленького Ростика на место.
— Мы спать легли, а я сразу не мог уснуть… — Ростик снова многозначительно замолчал.
— И что… что дальше? — в голосе Вани напускная насмешливость незаметно сменилась плохо скрываемым нетерпением.
— Ну, я не мог уснуть… А ты полежал какое-то время и говоришь мне тихо: "Ростик!", а я
как будто сплю — не отзываюсь. А ты полежал минутку и снова меня позвал: "Ростик!", а я опять не отзываюсь… мы с тобой тогда еще поссорились, и я не хотел с тобой разговаривать. Вот… я лежу, как будто сплю, и вижу, как ты перевернулся на спину, и одеяло твоё там, где пипи… — Ростик, увлеченный воспоминанием, хотел сказать привычное ему слово "пиписька", но, своевременно вспомнив, что Ваня не далее как утром за это слово его ругал, тут же благоразумно исправился, — где петушок… вот, одеяло твоё стало колыхаться вверх-вниз… ну, так, как если рукой делать вот так, как ты мне сейчас показал… и еще ты сопеть стал, и кровать стала скрипеть… — Ростик на секунду умолк, вспоминая, не упустил ли он какие-либо важные для Вани подробности, но, ничего нового к уже сказанному не вспомнив, простодушно продолжил свой изобличающий Ваню рассказ. — Ну, и вот… я еще хотел перестать на тебя обижаться и спросить, что ты делаешь, а потом… я уснул, — неожиданно закончил Ростик и тут же, ни секунды не дав Вани для какого-либо ответного комментария-опровержения, посмотрел на Ваню уже не хитро, а со всей искренней силой своей неподкупной любознательности. — Ваня, ты дрочил, да?
Ну, и что было бедному Ване, не без некоторого внутреннего смущения выслушавшему из бесхитростных уст маленького Ростика столь бесхитростную и вполне житейскую историю, отвечать? Действительно, Ваня не раз и даже не два, а довольно часто делал именно так: негромко окликал Ростика и, когда Ростик не отзывался, что неоспоримо свидетельствовало о том, что Ростик уже спит, безнадзорно начинал играть со своим проявляющим в эти минуты непомерную активность петушком… для подобных игр у Вани предусмотрительно был припасён под подушкой носовой платок, который предусмотрительный Ваня всегда успевал подставить, едва петушок начинал конвульсивно дергаться в завершающих судорогах экстаза… Утром Ваня платок либо стирал, либо прятал в ящик своего стола, чтоб постирать его днём, — и всё было шито-крыто: никто ничего не знал… И вот — на тебе: "шито-крыто"… Выходит, что маленький коварный Ростик однажды и даже не далее, как зимой, его, старшего брата и студента технического колледжа, самым что ни на есть банальным образом подловил за этим хотя и увлекательным, но всё-таки одиночным занятием, и только спасительное малолетство Ростика не позволило сделать Ростику неоспоримо правильные выводы…
— Ну, Ваня… скажи: ты дрочил в ту ночь? — Ростик, хотя теперь и уверенный в том, что Ваня в ту ночь делал именно это, тем не менее решил всё-таки уточнить.
— Ну, наверное… — не без некоторого над собой нравственного усилия отозвался Ваня. — Может, и дрочил… — добавил он. И, чтоб маленький Ростик не особо возгордился своим коварством, тут же попытался расставить, как это принято говорить, все точки над "i": — Я иногда так делал… ну, играл со своим петушком… иногда… все это делают! — неожиданно закончил Ваня тернистый путь лавирования между правдой и вымыслом в отношении самого себя.
— А я не делаю…
Маленький Ростик, всё так же доверительно стоящий перед Ваней со спущенными штанами и возбуждённо вздёрнутым петушком, хотел сказать только то, что сказал, и ничего кроме этого, но Ване вдруг почудился в словах младшего брата некий скрытый укор и даже тайное превосходство… ну, типа: все вы — онанисты, дрочитесь и тащитесь, и только я, маленький Ростик, чист и непорочен, как дева Мария, — вот что послышалось взрослому Ване в совершенно бесхитростной и однозначно не имеющей такого коварного смысла фразе маленького Ростика! И понятно, что Ростик не только не мог всего этого подразумевать, но даже не мог так подумать, ибо, во-первых, в его малолетнем лексиконе еще не было старорежимного слова "онанист", которое когда-то употреблялось в разных квазинаучных статьях бесконечно партийных светил отечественной медицины и которое ныне можно услышать разве что из уст замшелых, на весь мир озлобленных девственников, а во вторых — при ближайшем и более пристальном рассмотрении самого вопроса "кто есть ху" настораживать и смущать, исходя из здравого смысла, должно не здоровое и упоительное рукоприкладство, а, как говорится, очень даже наоборот… да, мой читатель, именно так: настораживать и смущать, исходя из здравого смысла, должно как раз таки отсутствие всякого стремления к оному рукоприкладству, и прежде всего и даже особенно должно тревожить такое отсутствие какого-либо стремления к рукоприкладству на определённом этапе жизни, и потому укорять кого-то в том, что он этим занимается — не просто глупо, а всё равно, что обзывать деву Марию "ночной бабочкой" или, не побоимся этого словосочетания, "валютной проституткой"… Короче говоря, мой терпеливый читатель, маленький Ростик сказал только то, что сказал, и ничего более. И он, конечно же, был совершенно не виноват, что именно послышалось в его правдивых словах старшему брату Ване. А между тем, Ваня одномоментно посуровел.
— Ну, блин… много ты понимаешь! Я тебе что обещал? Наказать тебя за то, что ты чашку чуть не разбил… так? — Ваня проговорил это отрывисто и даже грубо, при этом несильно дернув Ростика за бедро и таким более чем наглядным образом как бы демонстрируя-подтверждая всю неукоснительную педагогичность своего первоначального намерения
— Так, — безропотно согласился Ростик, тут же вспомнив, каким волнующим словом заменил Ваня слово "наказание" не далее, как утром…
— Вот и давай… ложись! — коротко приказал Ваня, чуть отодвигаясь в сторону, чтобы дать возможность маленькому Ростику лечь на кровати — кверху попой для предстоящего наказания.
Не возражая и даже невольно выражая готовность быть полноценно наказанным за чуть не разбитую чашку, Ростик в тот же миг оказался на кровати и, скользнув коленями по покрывалу, вытянулся в полный рост, подставив Ване голые круглые булочки — для наказания.
Ваня секунду-другую с невольным любованием смотрел на белоснежную, элегантно рельефную попку лежащего на животе маленького Ростика… рука его потянулась… потянулась сама собой — и ладонь Ваниной безнадзорной руки гармонично и плотно легла на девственно оттопыренное полушарие… О, мой читатель! Надо ли говорить и объяснять, что всё это время, что Ваня с Ростиком разговаривал-беседовал, Ванин петушок, прижатый к ноге, не только не успокоился и не впал в дремотное забытье, а даже наоборот — разъярился и разошелся еще больше! И ярость эта была такова, что у Вани, студента первого курса технического колледжа, уже не просто сладко, а почти больно ломило в промежности, и ломота эта, бесконечно сладостная и вечно желанная, неутолимым жаром колыхалась-плавилась в непорочно сомкнутом отверстии его шестнадцатилетнего зада… Конечно, это была не попка Серёги, о которой Ваня время от времени импульсивно грезил по причине исключительно эстетических поползновений, и тем не менее… тем не менее, ощутив ладонью упруго-мягкое полушарие, Ваня, студент первого курса технического колледжа, невольно замер… да, Ваня замер, а ладонь его… ладонь его, наоборот, чуть колыхнулась, потому как Ростик, словно умышленно дразня эстетические чувства старшего брата, на мгновение сжал и тут же разжал бархатисто-нежные ягодицы… Ну, и что, мой читатель, скажи мне на милость, было Ване сейчас делать? Будь на месте Вани опытный или даже неопытный, но явно осознающий себя бойлав — один из той невидимо многочисленной и неубывающей когорты самоотверженных и совершенно однозначных любителей попок, он бы, я думаю, не растерялся… да что там думать! Любой, даже самый робкий любитель этих упругих полушарий при таком совершенно сказочном раскладе и сюжета, и самого маленького Ростика, уткнувшегося лицом в подушку, не растерялся бы точно, и даже… даже — не растерялся бы наверняка! Но Ваня… ах, мой читатель, мой вечно спешащий, нетерпеливо бегущий куда-то читатель! Разве ты еще не понял, что Ваня, шестнадцатилетний студент технического колледжа, весь сексуальный опыт которого сводился пока лишь к забавам да проказам со своим неугомонным петушком, сам досконально еще не знал и со всей неоспоримой очевидностью еще не ведал главного, а именно: кто он есть в своей сексуальной жизни и в чем, в каких негасимых стремлениях, заключается-выражается его истинная непреднамеренная суть? Да и можно ли Ваню в этом укорять? — все ли, спрошу я, мой непредвзято проницательный читатель, знают это в шестнадцать лет с той действительно неопровержимой очевидностью, с какой утверждают это для окружающих? Знаю, читатель мой, знаю! Предвижу, что ты спросишь сейчас: а как же Ванины юные грёзы о попке друга Серёги? Разве эти мечты и грёзы не есть полноценное свидетельство Ваниных подлинных интересов? И разве его бесплодные усилия над телом Раисы, в пьяном забытьи валявшейся на одной из бесчисленных коек общаги, не говорят дополнительно о том, в чем выражаются Ванины интересы? Разве мало всего этого, чтобы поставить окончательный и несмываемый диагноз? Мало! — отвечу я, и здесь, мой читатель, я буду твёрд и совершенно непреклонен. Ибо разве такая уж редкость — суетливо скомканный или даже совсем неудавшийся первый в жизни половой акт с лицом пола противоположного? Разве в шестнадцать лет, — спрошу я, — все такие лихие мачо, тарзаны и казановы, каких с неуёмной целенаправленностью в изобилии демонстрируют нам глянцевые страницы разнообразных благочестивых журналов? Ах, не надо обманывать! И не надо обманываться! — добавлю я. И тот факт, что петушок Ванин вдруг закапризничал и побрезговал совокупляться с бездонным чревом общедоступной Раисы, повсеместно используемой в общаге в качестве нехитрого и безотказного ебального станка, еще ни о чём не говорит ни прямо, ни косвенно, ни, если выразиться более понятно, дополнительно. А что касается Ваниного непосредственного и даже как бы перманентного интереса, проявляемого к Серёгиной попе, то и здесь я бы не стал торопиться с выводами и определениями. Разве такая уж редкость — юные и даже горячие, но ни к чему конкретному не обязывающие эротические мечты-фантазии, имеющие легкий голубой оттенок? И разве в основе искренней дружбы двух самых обычных парней нет пусть даже глазу не видимой, пусть совершенно и однозначно этими самыми парнями в реале неосознаваемой, но неизменно присутствующей в их стремлении быть вместе вечного, как сама жизнь, налета гомоэротичности? Да, мой читатель, да и еще раз да: всё в этой жизни не так просто и, добавим, всё не так однозначно, как нам, нетерпеливым, порой этого сильно хочется в вечном нашем стремлении поскорее добраться, долететь, добежать до самого-самого главного…
*****
Так вот, мой читатель, позволю себе повторить вопрос, заданный в самом начале предыдущего абзаца нашей неспешно разворачивающейся истории: что, скажи мне на милость, было Ване, студенту первого курса технического колледжа, в пол-оборота сидящему на краю своей собственной кровати, сейчас делать и предпринимать? Он, совершенно непроизвольно и даже бессознательно позабыв, что по попке в знак наказания маленького и даже, как выяснилось, местами коварного Ростика нужно стегать и хлопать, в неком сладостном забытьи гладил упруго-мягкие ягодицы, тискал и мял их, и снова гладил, скользящей ладонью совершая круговые движения то по часовой стрелке, то против, между тем как его петушок, непривычно лишенный совершенно привычного для него, для петушка, самовыражения, в буквальном смысле сходил с ума… Выход был, и выход этот казался Ване единственным: оставить в покое нежную попку покорно лежащего на животе Ростика, оставить в покое самого Ростика как мимолетное и бесплодное наваждение… и — в туалете или, еще лучше, в ванне самым прямым и непосредственным образом решить все проблемы посредством привычного и совершенно непроблематичного рукоприкладства… и Ваня, наверное, так бы и сделал — элементарно разрядился бы в ванной или в туалете, яростно и даже самозабвенно ублажая своего своенравного петуха, если б неугомонный Ростик новым своим вопросом не повернул брата Ваню совершенно в другую сторону.
Дело в том, что маленькому Ростику, какое-то время лежащему ничком с закрытыми глазами и мысленно следящему за всеми манипуляциям старшего брата Вани, всё это просто-напросто надоело… да, надоело! Выходило, что он безучастно лежал как какое-то непонятное и совершенно бесхозное полено, а Ваня, сидящий рядом, занимался черт знает чем — занимался всякой ерундой… и потом, маленький Ростик ведь жаждал и предпринимал самые героические усилия для того, чтобы старший брат Ваня, у которого была большая и настоящая пиписька, наказал его, Ростика, в том таинственном и волнующем смысле, в каком он, Ваня, обещал наказать его первоначально, а вовсе не для того, чтобы лежать теперь ничком, ничего не видя и ни в чём не участвуя… нет, так маленький Ростик не договаривался — не этого он хотел! И потому, повернув голову, он посмотрел на брата Ваню с некоторым недоумением:
— А ты чего не раздеваешься? — поинтересовался Ростик, действительно не понимая, отчего Ваня медлит.
— Зачем? — поперхнулся Ваня.
— Ну, ты же сам знаешь… — маленький Ростик пару раз сжал-разжал свои круглые ягодицы, и хотя вряд ли он сделал это осознанно или, тем более, умышленно, но получилось… возбуждённый Ваня почувствовал свой чуткой ладонью, что получилось это достаточно двусмысленно.
— Нет, я не знаю, — чуть запинаясь, проговорил Ваня. И тут же, затуманенным взглядом глядя Ростику прямо в глаза, добавил: — Скажи…
— Ага, — живо откликнулся Ростик, — я скажу, а ты снова будешь ругаться…
— Не буду, — пообещал Ваня с самой горячей и неподкупно искренней нетерпеливостью в голосе.
— Ну, Ваня… ты утром сегодня что сказал? — благоразумный Ростик попытался перевести стрелки на Ваню, чтобы на всякий случай не произносить самому то, что он, маленький Ростик услышал сегодня утром от брата Вани.
— Что я сказал? — Ваня, шестнадцатилетний возбуждённый студент первого курса технического колледжа, то ли действительно впал в состояние полной беспамятности, то ли, в свою очередь, не менее искусно переводил стрелки на младшего брата, чтобы потом… да, что потом, в случае чего, этого самого брата, то есть малолетнего Ростика, сделать виноватым.
— Ну, ты сказал… — Ростик сделал паузу, — ты утром сказал… — уточнил Ростик и снова сделал паузу, мысленно решая, какое из двух волнующих слов выбрать, чтобы проговорить это выбранное слово вслух — слово-первоисточник или его английский эквивалент.
— Ну! — Ванино терпение, казалось, вот-вот лопнет.
— Ты сказал, что ты меня факнешь… вот что сказал! — маленький Ростик, напоминая Ване утренний бесконечно педагогичный разговор, благоразумно остановился на английском эквиваленте.
В общем-то, где-то в глубине души Ваня догадывался, что Ростик скажет именно это… и тем не менее, столь бесхитростно и откровенно прозвучавшее напоминание из уст маленького Ростика на какое-то мгновение невольно смутило шестнадцатилетнего Ваню.
— Ростик… ты хоть понимаешь… — Ваня сделал слабую интеллектуальную попытку воспротивиться бесцеремонно и даже победно дёрнувшемуся в штанах петушку, — ты понимаешь, о чем ты говоришь?
— Ну, понимаю… — не очень уверенно отозвался Ростик, искренне не понимая, какие между ним, Ростиком, и его старшим братом Ваней могут быть недомолвки или секреты. Особенно теперь, когда он, Ростик, позволил Ване поиграть со своим петушком…
— Что ты понимаешь? — воскликнул Ваня… и тут же вспомнил, как он обозвал утром маленького Ростика "голубым", и как Ростик в ответ на это на полном серьёзе спросил у него, у старшего брата: "Ваня, ты дурак?", и как потом… как потом маленький Ростик горько расплакался… вот что еще было утром! Мысли в голове Ваниной летали, как пули, выпущенные из бравого пулемёта "Максим" по врагам мировой революции.
— Нет, Ваня, ты сначала разденься… — увильнул от ответа на слишком прямолинейный вопрос маленький Ростик.
— Ты раздевайся! — как-то совсем несолидно и даже как бы не совсем серьёзно буркнул Ваня, но маленький Ростик воспринял эту фразу как более чем прямое руководство к действию: мигом перевернувшись на спину, он приподнял вверх попку вместе с задорно торчащим петушком и, изогнувшись, тут же стянул с себя брюки совсем… вслед за брюками с маленького Ростика так же стремительно и проворно слетела футболка… и — маленький Ростик оказался на постели совсем гол…
— Я готов, — простодушно улыбнулся он, глядя Ване в глаза с бесконечным доверием ученика, готового выполнить любое указание своего обожаемого учителя. — Теперь ты…