Тихий час закончился быстро. Я успела отряхнуть платьице и сунуть трусики в карманчик. Все побежали в туалет, потом мы будем гулять, а потом обедать. Моя писька немного горела, но мне это было приятно.
Наш туалет, это маленькая комната, обложенная кафелем. Там стоят два унитаза. Один для мальчиков, а другой для девочек. Мальчики могут сразу втроем, а то и вчетвером стать вокруг своего унитаза и писать. А нам, девочкам, приходится по одной это делать. Обычно, мы не обращаем внимания друг на друга. Но в тот раз, стоило мне сесть на унитаз, предварительно подобрав подол платьица и зажурчать, как мальчики с интересом повернулись ко мне. Я даже смутилась. Но это был приятный интерес. Я выпрямила спинку, и запрокинула головку. До меня дошло, что мальчики так смотрят не только на меня. То-то другие девочки выходят из туалета немного взбудораженные, и у них глазки как-то счастливо блестят. Еще бы, побывать в таком эпицентре внимания.
Я шла по коридору, к своему шкафчику, чтобы одеваться. Нужно одеть рейтузики и курточку. Меня схватил за руку один мальчик из той самой младшей группы и глядя на меня восхищенно и умоляюще — просяще быстро заговорил:
— Танечка, дай мне тоже потрогать, всем это очень понравилось. Все мальчики только про это и говорят, а я же не успел. Ты же меня закрыла между дверями.
Я и так была охвачена волнением произошедших событий. Так много новых эмоций бушевали во мне. А тут еще я испытала чувство вины перед ним, и какое-то новое чувство жалости. Что-то такое, что я потом, спустя много лет, испытывала, уже став матерью. Вобщем, я ему согласно кивнула. Мы стали с ним в уголке, за шкафчиками. Я задрала вверх свое платьице, и он сунул ручку мне в трусики.
— ой — сказал он — как там у тебя хорошо. А ты мне тоже пососаишь?
— а ты хочешь? — шепотом спросила его я
— хочу — также шепотом ответил он
Я убрала его руку из своих трусиков и села перед ним на корточки. Пока я ему сосала, другие мальчики и девочки одевались и разговаривали. Никто не смеялся над нами, некоторые восхищенно удивлялись. Хорошо, что этот не видел никто из воспитательниц.
Наш детский садик охватила лихорадка новых отношений. Мальчики стали охотно играть с девочками. Даже в такие игры, на которые они раньше презрительно фыркали. Девочки просто были в восторге от этого интереса к себе со стороны сильного пола. Просьбы мальчиков, чтобы девочки им пососаили, воспринималась как признание восхищения, любви и желание нежности. Ни чего постыдного или неприличного мы в этом не видели. Это было для нас равносильно просьбе, чтобы лизнуть в щечку, или дать поцеловать носик. Откуда нам знать какие-то приличия, или неприличия.
Девочкам стало ясно, что мальчикам так нравится. И девочки стали это делать. они это делали, когда хотели сделать мальчику приятно, или если возникали иные причины. Какие причины? Ну, например, я хорошо помню, как одна девочка, которую звали Алина, и которая всегда ходила с огромным алым бантом на своей головке, однажды показывала девочкам огромную конфету, в красивой обертке. Конфета была невероятно огромных размеров, я таких конфет
раньше и не видела. При этом, Алина с гордостью всем рассказывала. что это ей подарил Вадик, за то, что она ему пососаила.
Некоторые девочки обиженно надували губки. И в их глазках читалось, а почему мне не подарили такую же, или я хуже умею сосаить?
Сейчас, когда я вспоминаю этот период, мне самой становится неловко. Теперь, я в плену условностей, правил, норм поведения и всей прочей атрибутики социального миро устройства. А тогда, было все просто, интересно и волнительно. Радость прикосновений, восторг быть избранной, обида отвергнутости. О, это было так ярко и незабываемо, что я благодарна судьбе, за то, что это происходило.
Закончилось все довольно быстро. Видимо, наше поведение стало вызывать вопросы со стороны родителей, и кто-то из нас что-то рассказал. Мы ведь не усматривали в этом ничего такого преступного, что следует от всех скрывать. Одна из мамаш прибежала в детский садик и устроила скандал.
Кого-то родители перевели в другой садик. Приезжали какие-то высокие начальники. Нам заменили воспитательниц. Мальчиков собирали отдельно от нас и что-то им рассказывали. Нас тоже собирали отдельно, и долго какая-то тетя в очках объясняла нам, что разрешать мальчикам себя трогать, а особенно брать у них в ротик их петушки нельзя. Нам было непонятно, а почему нельзя? Но тетя категорично, настойчиво, повторяла свое нельзя!
За нами внимательно следили новые воспитательницы, и сразу пресекали любые попытки просто погладить друг друга по щеке, если это были мальчик и девочка. Мы часто плакали. Наверное, из чувства протеста, мы все-таки умудрялись иногда, тайком сделать мальчику, который особенно нравился приятное. Но было уже страшно. Ведь это нельзя.
Дрожали ручки, тряслись губки, совершалось преступление. В чем оно заключалось? Я не знаю. Взрослым виднее. Они умные. Они все обо всем знают, они любят нас поучать и с умильным выражением на лице делают нам козу. Они не могут дать вразумительного ответа на простые вопросы, но зато с умным видом сами спрашивают нас чушь, наподобие — а скажи как мне, кого ты больше любишь папу или маму?
Когда я пришла в первый класс, я услышала как моя первая учительница, спросив из какого я детского садика, и услышав ответ от моей мамы, странно уточнила
— из того самого? — и не услышав в ответ ничего от моей мамы, ни подтверждения, ни отрицания, покачала головой.