Я смотрю — вслед за Эдиком — вниз: указательный палец Эдика упирается в фотографию младшего сержанта Васи… не может быть! Вася… что за чертовщина! Вася — один из четвертых сослуживцев, с кем я так упоительно, так обалденно трахался в армии… и этот младший сержант — отец Эдика?! То есть, парень, сидящий в моей спальне… мой персональный водитель, с которым я… Эдик — Васькин сын?!
Я, уже протрезвевший — уже успевший максимально сконцентрировать всё своё внимание на возможности возникновения самых неожиданных поворотов-открытий, на какой-то миг вновь перестаю соображать… но уже в следующую секунду, когда Эдик, вскидывая глаза вверх, вновь устремляет свой взгляд на меня, стоящего рядом с креслом, в котором он сидит, на моём лице нет ничего, кроме лёгкого недоумения.
— Эдик… — говорю я, и голос мой звучит совершенно спокойно… я говорю голосом человека, совершенно уверенного в своих словах; таким голос я порой блефую на деловых переговорах в ситуациях полного форс-мажора. — Эдик, ты ошибся, — говорю я. — Фамилия этого младшего сержанта, если я правильно помню…
Я умышленно делаю паузу… и Эдик, меня перебивая, быстро произносит фамилию и тут же, вслед за фамилией, произносит имя-отечество смотрящего на нас со снимка младшего сержанта Васи… всё — один в один! Чёрт… я даже помню — я до сих пор не забыл! — Васино отечество… всё — так! Один в один… и фамилия, и имя-отчество… всё правильно! Я смотрю на Васькину фотографию — я всматриваюсь в черты лица, изображенного на хорошо знакомом мне снимке, и только теперь я вижу-замечаю, что действительно… действительно есть не явное, но вполне уловимое сходство между Васей и Эдиком — между парнем, весело смотрящим с фотографии, и парнем, сидящим в кресле рядом со мной… фантастика! Сначала пришедший из армии племянник Антон называет мне четыре имени, что побуждает меня достать свой дембельский альбом, который не попадался мне на глаза и который я не открывал лет десять, если не больше… а теперь Эдик, держа на коленях открытый альбом, говорит мне, что один из моих сослуживцев — один из моих четырёх сексуальных партнёров — его отец… причём, я сам побуждаю Эдика найти в альбоме фотографию того, с кем я трахался в армии, — глядя на меня, Эдик упирает свой палец в фотографию младшего сержанта Васи… как всё это объяснить?! Я смотрю то на Эдика, то на чуть пожелтевшую фотографию младшего сержанта Васи… да, едва уловимое, но несомненное сходство есть — теперь я вижу это сходство совершенно отчётливо… воистину: нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся, — кто знает вначале, что будет в конце? . . Остаётся ещё один вопрос — вопрос, который никакой принципиальной роли уже не имеет. И тем не менее…
— Не понимаю… — произношу я голосом чуть растерянным… неимоверным усилием воли я уже взял ситуацию под свой полный свой контроль, и потому голос мой теперь звучит так, как должен звучать голос человека, который действительно чем-то озадачен. — Всё так… ты всё сказал правильно. Но… у тебя другая фамилия! И другое отчество… почему?
— Отец ушел от нас, когда мне было всего три года. Мама через год вышла замуж снова… ну, и меня переписали на отчима… хотя, какой он отчим? Он меня воспитал… А о том, что у меня есть отец родной, я узнал в тринадцать лет. Ну, то есть, он обозначился — был по каким-то делам в нашем городе и нас разыскал… пригласил меня на лето к себе в гости… мама не возражала, отчим тоже ничего не имел против, и он летом приехал — забрал на всё лето меня к себе… ну, и вот — там я этот альбом увидел… то есть, не этот, а почти такой же… и надпись — "Память о службе" — точно такая же… и фотографий половина — одни и те же…
Всё так, — думаю я, слушая Эдика… надпись — "Память о службе" — нам всем, как под копирку, писал дивизионный писарь Стасик… точно! — писаря звали Стасиком… а фотографии? Ничего удивительного… мы не просто вместе служили, а были одного призыва, и потому часть фотографий в альбомах — один в один… и не только в наших двух альбомах… всё, Эдик, так, — думаю я, слушая Эдика.
— Вот, Виталий Аркадьевич… — Эдик, говоря, переворачивает несколько листов, — вот! Здесь вы и мой отец стоите вместе… правильно? Вот — вы и мой отец…
Мне совсем не обязательно смотреть — я прекрасно знаю этот снимок: я и Вася крупным планом… перед самым дембелем… опустив глаза вниз, я смотрю на фотографию… кажется, это был конец марта… или даже чуть раньше, потому что кое-где ещё лежал снег… мы стоим около палаток, служба уже катится к завершению — до дембеля осталась пара месяцев… "Пойдём, — просит меня Вася, — до обеда успеем… по разику, бля! Ну… чего ты жмешься? Пойдём… у меня стояк!" Мы стоим на мартовском ветру — в нескольких метрах от палатки, Вася напирает, у него сухостой, он хочет, и хочет сильно, а я только что трахнул в очко Толика, — куда я пойду? Весна, полигон, воскресенье… жаль, что нет такой фотографии! . . А тот снимок, на который мне показывает Эдик, был сделан уже в конце апреля — мы только что вышли из столовой, и на фоне столовой нас кто-то сфотографировал… не помню уже, кто сделал этот снимок, на котором мы, по-"стариковски" вальяжные, стоим на фоне столовой вдвоём — плечом к плечу…
— Фантастика! — говорю я, глядя на фотографию. — В это трудно поверить, но, кажется, Эдик, это действительно так: мы вместе служили — я и твой отец… вот ведь как вышло — какая неожиданность! Ну… и где он сейчас, твой отец? — в моём взгляде, обращенном на Эдика, сквозит совершенно естественный — абсолютно закономерный — интерес.