Стоило ему заговорить, она мгновенно узнала голос — и чуть не потеряла сознание. После пяти долгих лет, после бессчётных жестоких наказаний, перенесённых ради него, после всех этих мучений возлюбленный был здесь.
"Господь услышал мои молитвы!" — Ей потребовалось неимоверное усилие воли, чтобы не повернуться и не упасть к его ногам.
— Я верна тому, кто любит меня, сэр! — Дрожа от охвативших чувств, тихо ответила она.
Стражники стояли вокруг, и толкали друг друга локтями, недовольные тем, что наказание вот уже который раз откладывалось. Заключались пари, сможет ли рыцарь выбить из Эвелины хотя бы один крик или нет.
— Вот как? Значит, даже после этих пяти лет Вы ничуть не раскаялись в грехе, который совершили? Предав Вашего мужа и Вашу веру? — Знакомый голос набатом звучал из-под шлема.
"Боже, как его тон неподдельно суров, — ноги Эвелины задрожали от нехорошего предчувствия. — Не удивительно, если б он тоже отвернулся от меня за время своего отсутствия. И приехал сейчас только затем, чтобы выпороть — и излечить таким образом, от любви к нему. Нашел себе в Нормандии молоденькую пастушку!"Что ж, если это так, завтра же сброшусь со стены! А сейчас нужно говорить с ним!"
— Каждый вечер я молю Господа нашего о прощении за грехи мои, сэр! — Отвечая, она очень осторожно подбирала слова. — А в отношении земного господина — женщина должна следовать велению своего сердца!
— Вижу, нет у Вас никакого чувства супружеского долга или чести. Да неужто не стыдитесь Вы разврата в лесу с похотливым любовником? Или: Господи прости, уж не гордитесь ли Вы этим? Разве не придали Вам наказания ни капли смирения?
— Стыдиться мне нечего, сэр, ибо я — не шлюха, я любила и люблю! — Упрёк в распутстве больно ужалил её, но она не дрогнула и, собрав остатки сил, гордо продолжила. — Любовь — не разменная монета. Это блудницы верны тем, кто платит деньгами. А я останусь, верна только тому, кто платит мне своей любовью!
Открытый вызов и дерзкие слова были встречены возмущённым гулом толпы.
— Значит, Вы продолжаете упорствовать? Посмотрим, останешься ли ты верна своему любовнику, леди-развратница, когда розга начнёт обрабатывать твои телеса. Снимите платье!
— Пусть ваши солдаты не хватают меня своими грязными лапами! — Она разделась и встала перед ним совершенно обнажённой, сохраняю осанку аристократки.
"Если ему надо получить доказательство моей любви, пусть порет меня, словно шлюху! Может так, он поймет, что лишь ради него я терпела унижения и боль все эти годы!
Во взоре ее не было растерянности, и щеки не побледнели от страха перед такой ужасной и близкой
расправой, напротив — сознание, что теперь она сама госпожа своей судьбы, вызвало яркий румянец на смуглом лице и придало блеск глазам.
— Располагайся на кобыле, — холодно приказал рыцарь, по-прежнему не выказывая никаких признаков того, что одобряет поведение узницы.
Она глубоко вздохнула и подалась вперёд. Привычно легла животом на гладкое дерево, свесила вниз руки и ноги, предлагая выставленные ягодицы ему — своему рыцарю. Обычно она была твёрда как скала, но сегодня — сегодня руки и ноги дрожали, как у маленькой девочки, пойманной отцом на воровстве сухих фруктов из кухни.
И будто не было этих пяти лет, и словно они вернулись назад, в испещрённый солнечными пятнами лес, и опять он был позади неё. С розгой. Ничего больше не существовало для неё. Обернувшись, она увидела, как он поднял прут над покорными, трепещущими ягодицами.
Он без предупреждения хлестнул её. Эвелина резко вскинула голову — и закричала, не сумев сдержать чувств! Пять лет наказаний в один миг стёрлись из памяти. Боль была так же свежа, как в тот далекий первый раз — под сенью ивы.
— АЙ! — женщина не смогла сдержать крика. Толпа изумлённо вздохнула. Леди-гордячка всегда была так сдержанна, так терпелива, полна достоинства. Они ждали целую вечность, мечтая увидеть узницу сломленной, а не верили теперь своему счастью. Впрочем, проигравшие пари теперь мечтали лишь об одном: чтобы леди получила как можно больше мучений, раз уж они потеряли свои деньги.
Розга взлетела ещё, и тело несчастной, казалось, задрожало — всё целиком, когда она приняла удар, жадно вбирая его в себя. Не было других ощущений, способных сравниться со жгучей болью от розги на ягодицах.
Свежий прут переломился, и рыцарю пришлось выбрать новый. Снова свист и снова боль, вернувший леди к жизни! После пяти долгих лет Эвелина снова жила, и нерушимая броня воли рухнула, словно песочный замок под ударом волны. Толпа никогда не слышала, чтобы она так кричала или корчилась раньше. Казалось, она утратила всякий стыд. Нет чтобы скрывать свои страдания, таить их внутри себя, как делала всегда, так она ж, напротив, демонстрировала каждому, кто видел её, полный эффект каждого удара. Будто стремилась показать всем, что делает с ней розга.
— Ну, браток, порядок, — Один из стражников, глядя на неё во все глаза, подтолкнул соседа локтем и подмигнул, — после такого она наверняка кинется молить мужа о прощении".
А ей было всё равно. "Какое там унижение, — в голове Эвелины все перемешалось, — всё, чем я живу сейчас, были его удары, такие же беспощадные, как если бы перед ним стояла приговорённая к наказанию шлюха!" Он жестоко сёк, и розга несла нестерпимую боль, и ягодицы заалели так же яростно, как у любой женщины во время порки.
*****
— УАУ!!! — Эвелина дернулась, насколько позволяла кобыла. Слёзы хлынули из глаз, и она начала рыдать, окончательно сдавшись, но розга продолжала безжалостно свистеть, отсчитывая удар за ударом. А толпа, что так долго расходилась с недовольным бурчанием, разочарованная самообладанием, ликовала при каждом крике.
Ни один из свидетелей порки никогда не забыл этого зрелища. Как сломалась Эвелина, и с какой радостью покорилась она рыцарю, без остатка отдавшись боли, и как непрерывно кричала она, пока не был нанесён последний, тридцать первый удар.
Справедливости ради надо заметить, и было так всегда, что женщина может быть выпорота одним мужчиной — и ощутить единственно боль, и ту же самую женщину может выпороть другой мужчина, и испытает она при этом только любовь к нему. Она долго оставалась лежать, обратив исполосованные ягодицы к небу, всем на показ, и толпа наслаждалась позором.
И вдруг Эвелина почувствовала, что намокает между ног. Вдруг стало хорошо-хорошо. Но не восторг — тихая радость и спокойствие. Через некоторое время сэр Гилфорд Уэст приказал ей подняться и поблагодарить его — на коленях. Он протянул ей розгу для поцелуя, и она прижалась к колючим прутьям трясущимися губами.
— Возьмите розгу с собой, в Вашу комнату. — Приказал он. — Пусть будет она Вам подарком на память о сегодняшнем наказании"!
Она медленно шла по двору с розгой в руках, и толпа радостно гудела, на все лады, обсуждая увиденное.
— Плакали наши денежки! — вздыхали проигравшие.
— Ура нашему гостю! — Радовались выигравшие.
Впрочем, Эвелина даже не замечала криков в толпе.
Поднявшись в комнату, она взяла Библию, пала на колени и принялась молиться. Открыв, наконец, глаза, сквозь слёзы она вдруг заметила обернутую вокруг розги записку.
"Соберите Ваши вещи. Будьте готовы выйти в полночь. Бесконечно любящий Вас — сэр Гилфорд Уэст".
Её сердце от радости хотело вырваться из груди. Она схватила сумку и, сложила пожитки: украшения, розгу, книгу наказаний, Библию и крест, принялась ждать.
Бесконечно тянулись часы. Она слышала гремевшее внизу буйное веселье. Сэр Гилфорд привёз много вина и пригласил тюремщика и стражников выпить с ним. Но — пока стража замка лихо опрокидывала кубки с вином — солдаты сэр Гилфорда пили из своих бутылей, наполненных водой.
В полночь тюремщик и стража спали мёртвым сном. Двое солдат сэр Гилфорд Уэста пришли и проводили Эвелину туда, где на внешней стороне крепостной стены свисала верёвочная лестница. Она спустилась, спотыкаясь, и побежала навстречу возлюбленному.
Лодка уже ждала беглецов.
— В Нормандии у меня свой замок, виноградник на южном склоне холма, — сэр Гилфорд рассказывал Эвелине о своих успехах. — Все это я построил на честно заработанные солдатским трудом деньги! Там мы будем счастливы!
— Добро пожаловать на борт! — капитан пропахшего рыбой суденышка был настолько любезен, что предоставил беглецам свою каюту. — Если не помешают морские разбойники, скоро будем дома!
Койка капитана послужила им брачным ложем.
— Я так долго ждал этого момента! — Гилфорд был слишком перевозбужден и был готов к разрядке.
Наконец-то Эвелина была счастлива. Не смотря на опасность погони и нападения морских пиратов, она была вместе с любимым.
— Сильней! Сильней! — молила она. — Еще!
Сумасшедший, невиданной силы оргазм наступил у обоих практически одновременно.
— Давненько меня так не имели! — Она рухнула, растерзанная, со стоном блаженства.
Скрипели старые мачты, в трюме пищали крысы, ни ничто не могло охладить страсти любовников.
— Я слишком долго этого ждала! — Эвелина была на вершине блаженства.
Казалось, все неприятности уже позади.
Много дней и ночей наслаждалась она с возлюбленным тем счастьем, которое надеялась найти в своём браке. Каждый такой день, каждый миг стоил любого из безжалостных ударов плети, стоил тех мучений, которые она перенесла за пять лет. Ради него.
Но, по мере того как проходили неделя за неделей, сэр Гилфорд Уэст стал замечать почти неощутимое остывание взаимной страсти. Необъяснимый оттенок рассеянности в настроении и холодок в отношении к нему.
Она не меньше его боялась, что любовь их может выгореть — как случилось в браке. Но ей казалось, что она не в силах убедить его или себя в важности этого неясного ощущения. И она чуть не плакала от бессилия и невыразимого словами страха.
А потом, однажды утром, она проснулась оттого, что он, приподняв ночную рубашку, целовал ягодицы. Глянув в его горящие глаза, она догадалась, что сэр Гилфорд Уэст прочитал дневник наказаний, и попыталась встать. Но тут взгляд скользнул дальше, и она неподвижно застыла, потрясённая. На подушке лежала свежая розга.
— Я был глупцом, простите меня! Я был недостаточно требователен к Вам! — потерянно бормотал сэр Гилфорд Уэст.
Мне начинает казаться, что меня удерживает какая-то сверхъестественная сила. Прекрасное
создание! — продолжал он, подходя к ней ближе, но с великим почтением. — Так молода, так хороша, обречена, терпеть позор и мучения. Кто может не плакать над тобой? Двадцать лет слезы не
наполняли мои глаза, а теперь я плачу, глядя на тебя. Но этому суждено свершиться, ничто не спасет тебя. Мы с тобой оба — слепые орудия судьбы, неудержимо влекущие нас по предназначенному пути, как два корабля, которые несутся по бурным волнам, а бешеный ветер сталкивает их между собой на общую
погибель. Прости меня, и расстанемся как друзья. Тщетно старался я
поколебать твою решимость, но и сам остаюсь, тверд и непреклонен, как сама несокрушимая судьба.
— О чём Вы, господин мой? — Эвелина непонимающе посмотрела на него
— Пока я не прочёл описания наказаний в Вашей "Летописи", такие подробные, такие обстоятельные — я не понимал правды. Я думал раньше, что годы экзекуций были просто Вашей жертвой ради меня, что Вы хотите забыть их!
— Но: так и есть, господин мой! — поражённо запротестовала она.
"Неужели, он решится? — сердце женщины отчаянно билось. — Ради спасения наших чувств я готова на все!"
— Да, моя дорогая, я внимательно прочел все, но скажите честно, были Вы всего лишь жертвой? — вдруг спросил он.
Она внезапно залилась краской. И отвела глаза, зная, что он прав.
— Посмотрите, — он подвёл к окну, прикрыв ей глаза, и убрал руку, — вот вам мой сюрприз!
Внизу, в центре двора, работники устанавливали деревянную кобылу, копию той, что стояла в тюрьме.
"Нет! — Ноги внезапно отказались держать её. — Это не кобыла, а Троянский конь, пронесённый в крепость!"
Сердце женщины отчаянно билось, готовое выпрыгнуть из груди, она поняла, что перестала лгать самой себе.
— В городе каждый месяц проходит ярмарка, — сэр Гилфорд Уэст произнёс над самым ухом, — я послал туда за целой общиной!
Она выдохнула и обмякла.
— Теперь, моя сладкая, надо раздеться, — тихо приказал он, — полностью!
Эвелина стянула платье и рубашку, а сэр Гилфорд Уэст взял розгу и прикоснулся прутьями к ягодицам своей ненаглядной леди. Свежие ветки укололи кожу, и тело — снова ожило.
— Лизни! — последовал новый приказ.
— Соленая? — Эвелина почувствовала, как колени стали мелко дрожать.
— Клянусь именем господним, — с сегодняшнего дня Вы найдёте во мне самого требовательного из любовников, во всей Нормандии! — прошептал сэр Гилфорд.
— Требуйте от меня всего что захотите. Никогда не щадите меня, господин мой, и я отдам Вам всё, что у меня есть. Это всё, чего я когда-либо хотела! — просто ответила она.
Он крепко прижал к себе, поцеловал, а потом взял за руку — и они пошли вниз по лестнице, к кобыле и толпе.
Надо сказать и о последних днях лорда олиывера Хаксли. Дружда с алкоголем и апннлй Болейн, ордное из жен короля Генриха VIII не довела его до добра.
Удар топора и душа несчастного пьяницы Хакли отправилась в рай.
После казни осужденного герольдмейстер объявил детей и все потомство казненного "подлыми, лишенными дворянства и недостойными носить оружие и участвовать в военных играх, турнирах и присутствовать на придворных собраниях под страхом обнажения и наказания розгами, как людей низкого происхождения, рожденных от ошельмованного судом отца". Конечно, такая церемония, как разжалование рыцарей, производящая сильное впечатление на умы людей, имела на них и благодетельное влияние. Впрочем, подобные церемонии во времена Генрихв VIII происходили регулярно; разжалование и смертная казнь присуждались рыцарям только за самые тяжкие преступления.