Когда я вылез на площадку, тут же достал ключ из кармана, вытянул далеко вперёд руку и примерился к замку, однако, в замочную скважину не попал. Но второй раз оказался удачным — я открыл дверь, и сразу до меня долетела с кухни громада басистого хохота, а следом за ним журчанье тонкого и нежного смеха.
Мои дальнейшие поступки определились моментально: я прикинулся больным и сильно закашлял, хрипя "простуженным горлом" , хлюпая "мокрым носом" , сгибаясь пополам и хватаясь за голову — получилось вполне натурально.
— Костик, Боже мой, что с тобой? — спросила испуганная Ольга, выходя из кухни и держа в руке надкусанное яблоко. — Заболел?
— Ага… заболел… — и для пущей правды я выдал такую тираду кашля, что даже чихнул естественным образом.
— Милый! — пожалела она и кинулась ко мне с распростертыми руками, — Дай поцелую!
— Не-е-ет!!! — заорал я и шарахнулся в сторону от предательского поцелуя Иуды. — Не подходи-и-и!!!
На мой крик выскочил отец, и вместе с Ольгой очумело уставился на меня.
Сквозь пьяный туман я каким-то трезвым остатком сознанья вдруг понял, что надо бы скрыть свою неприязнь и не гнать бурю ревности в таком хмельном состоянии:
— Не подходи, — тихо сказал я, исправив положение. — Никаких поцелуев, у меня высокая температура. Ты заразишься, Оленька, и все твои репетиции и поездки пойдут насмарку. Ты этого хочешь?
Ольга замахала руками, в её глазах появился ужас, и она пропищала:
— Что ты! Что ты! Не дай Бог, тогда — конец!
— Вот и я об этом. Ты лучше немедленно возьми марлю, сделай повязку и спрячь свои губки вместе с носиком, — а потом я всё-таки не выдержал, затряс на неё кулаками и снова заорал. — И берегись меня!!! — по поводу "берегись" я, по-моему, определённо переборщил, но она не поняла.
— У него явная температура, — сказал отец.
— И водкой пахнет… — Ольга принюхалась и стала издали внимательно разглядывать меня. — Костик, да ты же: ты же пьян…
— Да! Выпил пару стаканов водки с перцем, меня хорошо продрало, и сейчас надо спать! — и я по стенке словно каракатица начал осторожно пробираться к двери, обходя стороной отца и Ольгу, я выглядел при этом смешно и нелепо.
Отец хмыкнул и всплеснул руками:
— Кто же тебя так споил, сын мой?!
— А вот ты напрасно хмычешь! — и я многозначительно ткнул пальцем в его сторону — Напрасно! Ты тоже можешь заразисся, а потом заразись её!
"Страшный кашель и насморк" стали меня опять душить и корёжить, а дрожащие руки хватались за грудь и за голову.
— Его срочно надо в постель! — всполошилась Ольга.
— Срочно!!! — орал я. — Но только не с тобой!!! Я лягу в кресо подальше от тебя!!! Разложить мне кресо!!!
Они заспешили в комнату, разложили кресло, достали простыню, подушку, толстое ватное одеяло, и при этом отец никак не мог уняться, смеясь и хмыкая:
— Ну, надо же, ёлки-палки, пошёл проветрить гениальные мозги, а сам нажрался как последний дворник да ещё простудился. И где только успел?!
— Я не жрался как поседний дворник!!! Я лечился наррродным методом!!!
— Господи, ему надо выпить горячего молока и сильных таблеток! Чего тянуть-то?! — предложила Ольга.
— Да какой там "молока и таблеток"! У него водка с перцем кишит и бродит, сразу всё насмарку вывернет!
— Пока мы будем разбираться, Юрий Семёныч, я действительно заражусь!
— Так иди отсюда подальше, вон — в мою комнату или на кухню! Я быстро уложу его и приду!
— Осссавьте меня в покое и не дышите моими бациллами!!! Я сам уложуссс!!!
Ольга, наконец, стремительно исчезла за дверью.
Я скинул ботинки, сорвал с себя куртку, кофту, джинсы, рухнул на своё "больничное ложе" , накрылся с головой одеялом и замер.
Отец быстро поднял вещи с пола и вышел из комнаты.
В тяжёлом мучительном сне, удивительно похожем на явь, мне опять привиделось, что со страшной скоростью падаю в глубокую, тёмную пропасть и могу неминуемо разбиться, но конца полёта и смертельного столкновения с землёй я никак не мог ощутить — всё падал и падал, а в ушах звенели вопросы:
— Как?
— За что?
— Когда?
— Почему?
— А может разбиться?
— Почему так долго лечу?
— Давай, быстрей!
— Нету быстрей! — раздался над ухом голос дворника. — Твоя ещё дого летай будет, потому как третий бутылка ты не выпил!
— Как не выпил?! Только что выпил!
— Тогда срочно пей четвёртый бутылка! — приказал голос дворника. — А вот тебе закусь: ржавый гвоздик и крысиный хвостик!
Холодный пот прошиб меня с головы до ног, заставил вскочить как сумасшедшего и сесть, тяжело дыша. Казалось, во сне я опьянел ещё больше и по началу никак не мог понять, где нахожусь, протёр ладонью лицо, закрыл один глаз, сощурил другой и осмотрелся.
Стрелки настенных часов в моей комнате уже предвещали ночь — 23:45.
Горел торшер.
Ольги не было.
Её отсутствие толкнуло меня на откровенный шпионаж. Превозмогая круженье в голове, я встал, накинул на себя одеяло, удержал равновесие и осторожно шагнул в коридор.
Ничего кроме шума воды, хлеставшей в ванной комнате, до меня не долетало, и я тихо двинулся туда, держась за стенку, но дверь оказалась незакрытой, и никаких сексуальных возгласов оттуда не доносилось, я вошёл и увидел пустую ванную. Но вдруг эти страстные вопли, которые ожидал я слышать здесь, раздались именно из отцовской комнаты.
Я скользнул к его закрытой двери и прилип к ней ухом: два голоса, мужской и женский, сливались в единый поток безудержного наслаждения. Не медля ни минуты, я двинул плечом по двери и влетел к отцу.
Он валялся на диване в своём неизменном халате и смотрел телевизор, где шла любовная сцена из какого-то фильма: волосатый и страшный монстр лежал на юной обнажённой красавице, целовал её в губы, плечи, грудь и давил-давил своей грубой массой, она охотно принимала плоды его бешеной страсти, извиваясь под ним.
Услышав стук распахнувшейся двери, отец резко повернулся ко мне:
— А-а, сын мой? — он взял пульт и убавил звук. — Как здоровье? Ты перестал бушевать?
Я огляделся, хотя и так было видно, что отец в одиночестве.
— Горло болит, — соврал я и специально покашлял, — глотать больно, грудь заложена, голова замучила.
— Да-а-а, — протянул он и снова упёрся в телевизор, где любовная сцена уже кончалась, — эка тебя прихватило, сын мой! А как водочка? Протрезвел немного?
— Немного. А где Ольга?
Отец удивлённо воскликнул:
— Ого-о! С каких пор свою О л е н ь к у ты стал называть О л ь г о й? Отчего такая немилость?
— Болею, — мои вопросы и ответы были сухими и жёсткими.
— Лечись, сын мой. Нездоровы бывают только дураки и развратники.
— Не ко мне, не по адресу, — и я поймал себя на мысли, что ужасно ненавижу его комнату, его картины, эскизы, головы из пластилина, телевизор, диван, его вальяжную фигуру, полосатые носки на ногах.
— Ладно-ладно, — успокоил отец, — я не к тебе, я вообще сказал, что за здоровьем надо следить. А твоя Ольга час назад уехала к маме и верно сделала, а то правда заразится и заболеет, а ей через день уезжать.
— Куда?
— Как "куда"? Ты чего, не знаешь? А-а-а, ну да, конечно… тебе сегодня вечером трудно было объяснить, она не стала: — отец выключил телевизор, сел на диван и взъерошил густую длинную шевелюру. — Едет в Астрахань на спортивные сборы к матушке Волге. Ты утром позвони, она просила.
Отец поднялся, размял плечи, вращая длинными руками, и добавил:
— Да, к стати. Я тоже отбываю, только в Питер к матушке Неве. Открытие грандиозной выставки скандального Миши Саенко, приглашён как самый почётный.
— Когда?
— Завтра двину после обеда на своём "мустанге". Там, конечно, задержусь немного — махнём потом на природу, пикничок, шашлычок, сам понимаешь.
— А Ольга надолго?
— На дней пять или четыре, не помню, позвони утром, она скажет. Вот так, сын мой, выздоравливай, трезвей и будь хозяином, тебе не впервой. Ты у нас к столу прирос потому как писатель, а мы — птички разлётные. Ладно! Пойду, искупнусь и спать!
Отец зевнул и зашагал в ванную комнату, стал с удовольствием там плескаться и фыркать.
Я хотел как можно быстрей покинуть его "вонючую" берлогу, развернулся к выходу и случайно наступил на открытый тюбик красной краски, валявшийся на полу. Жирная струя пульнула в дверцу шкафа и повисла густым подтёком, до страшной реальности похожим на сгусток крови…
— Московское время девять часов сорок минут, — объявил по радио безразличный голос диктора. — В эфире программа "Облака" , программа о заключённых, для заключённых и о том, как не попасть в тюрьму.
Я раздражённо выключил радио, вернулся к рукомойнику, где лежало мокрое полотенце, слегка отжал его, обвязал голову, подошёл к окну, за которым давно начался новый день, распахнул форточку и сел за кухонный стол.
Передо мной лежал раскрытый журнал-справочник "Жёлтые страницы" , стояла большая чашка заваренного чая и домашний телефон.
Я шумно отхлебнул несколько глотков, уверенно взял трубку и набрал номер.
— Здравствуйте! — сказал немолодой женский голос. — Комитет по спорту города Москвы!
— Здравствуйте, — ответил я и соврал, опять соврал, но так нужно было для дела. — Газета "Спортивная Москва".
— Очень приятно! Слушаю!
— У нас в работе большая статья о сборной Москвы по художественной гимнастике, и мы бы хотели уточнить город, куда на днях уезжают девушки. Новгород или Астрахань?
— Минуту! — голос исчез и довольно быстро появился снова. — Алло!
— Да-да.
— Знаете, вы ошиблись! Девушки сборной по художественной гимнастике пока никуда не едут! Они в Москве!
— Что вы говорите? . . А когда? . .
— Где-то в середине января едут в Сочи на генеральные сборы!
— Сучка! — непроизвольно вырвалось у меня, и на том конце сразу запикали тревожные гудки.
Я повесил трубку, не повесил, а шмякнул, отвалился на спинку стула и повторил:
— Ах, сучка! — горькая правда глядела мне в лицо, и стало невероятно тошно.
Резко заголосил телефон.
*****
Я вошёл в свой гостиничный номер с фотокамерой на шее, дорожной сумкой на плече, перекошенной бейсболкой на голове и был, наверное, похож на героя-папарацци — немного утомлённого, голодного, но довольного тем, что всё готово к предстоящему сложному дню.
Кинув сумку на тумбочку и положив на стол фотокамеру с тонкой потрёпанной брошюрой "Инструкция по применению" , я тут же упал на застеленную покрывалом кровать и закрыл глаза…
*****
Я не стал брать трубку, а нажал кнопку громкой связи.
— Да…
— Костик, привет! — звонко раздался Ольгин голос на всю кухню. — Чего не звонишь?! Тебе папа не сказал?! А ну-ка, дай его, я щас ему:
— Сказал-сказал… и в магазин вышел:
— А чего не звонишь?!