Теперь — четвертая и, надеюсь, не последняя история про нас с Дашенькой. Все это произошло совсем недавно, буквально пару недель назад, когда только-только карантин закончился. Напоминаю: все мои истории — реальные, и все события в них — правда.
Я уже говорил, что поставил у нас в комнате 3 фотки, где Даша обнажена по пояс. Ну, там видно, что и трусов на ней нет, но лобок и ниже в кадр не попали, и фото выглядят, на мой взгляд, скорей поэтично, чем возбуждающе. Дася там такая красотуля, что слов нет просто: волосики золотятся на солнышке, тело тонкое, округлое, загорелое- дух захватывает.
Ну и — вот, стоят эти фотки у нас, и гости, которые заходят к нам в комнату, естественно, видят их. Мы-то уже привыкли, хотя я и подловил несколько раз Дашу на том, как она любуется фотками — гордо носик задирает, и довольная такая:) А гости ведут себя по-разному: одни не замечают (или делают вид, что не замечают, а сами косятся) , другие удивляются, восхищаются, расспрашивают, вертят в руках… а одна бабушкина знакомая, тетя Нюся, строго отчитала Дашу за бесстыдство. Даська моя так расстроилась, что убрала их, но через пару дней они стояли, где и раньше.
Даша вначале смущалась и старалась не попадаться гостям в одной комнате с этими фотками, а потом привыкла и гордилась, или даже сама показывала — "посмотрите, как меня Витя снял!".
И вот — однажды к нам пришел пить чай Дашин шеф, то есть её препод по живописи. Как его зовут, я говорить не буду — допустим, Иван Иваныч. Даша у него числилась едва ли не самой талантливой и перспективной, и он иногда захаживал к нам в гости. И вот — не знаю, как уж это случилось, но он забрел в нашу комнату и увидел фотки. Дашка была в это время на кухне, к счастью — а то б умерла со стыда, наверно. Впрочем, все это ей только предстояло… Иван Иваныч позвал ее. Я услышал его возбужденный голос, доносящийся из нашей комнаты, и как-то сразу догадался, что он увидел фотки и хочет поговорить о них с Дашкой. Черт подери, забыли убрать! Я давно ревновал к нему, этот старый хлыст был сама галантность и джентльменство, игриво общался со своей любимой студенткой, а на меня поглядывал насмешливо, высокомерно, как на досадную помеху. Ну, я никак, естественно, не проявлял своих чувств: от него зависела Дашкина карьера, и вообще…
В общем, я быстренько, пока Дашка не появилась, прибежал в комнату и говорю "Даша сейчас придет". Еще не хватало, чтоб они наедине говорили о ее голых фотках. Я не ошибся, разумеется: Иван Иваныч держал их в руках и внимательно изучал. Глянув на меня, он спросил — "Вы не знаете, кто делал эти фотографии?" Я улыбаюсь и говорю: "Знаю. Ваш покорный слуга". Она удивился — не знал, что я занимаюсь фотографией… и в этот момент вошла Дашка.
Дальше был разговор, не слишком приятный для Дашки. Она дернулась, ахнула, когда увидела свои фотки в руках у Ивана Иваныча, густо покраснела и стала прятаться у меня за спиной. Иван Иваныч хвалил фотографии, расспрашивал Дашку, часто ли она снимается обнаженной, интересовался моими работами — и, естественно, пришлось показать ему тот самый альбом. Он долго и внимательно изучал его — лицо у него было, как у довольного кота — потом наговорил мне кучу комплиментов, обещал устроить выставку, похвалил Дашкину пластику, живость и "чувство натуры" , и вскоре свалил.
Через пару дней Дашка вернулась из института какая-то странная: неразговорчивая, нервная, на ласки не отвечала. Ну, я не приставал, зная — скоро все сама расскажет. Так и случилось: Даша, угрюмо торчавшая за мольбертом в углу, вдруг подошла ко мне, залезла на колени, глянула в глаза и сказала: "Иван Иваныч задумал серию картин и просил меня позировать ему обнаженной".
Я так и знал! Вот старый-то! Внутри прошла какая-то странная волна: и неприятно, и приятно в то же время. Я принял самый беззаботный вид, обнял Дасю и бодро говорю: "Ну и прекрасно! Твой шеф — классный художник. На фотографии тебя уже увековечили, теперь увековечат и на холсте!" — Она смотрит на меня, пытается понять, в самом ли деле я такой толстокожий, а я бодро продолжаю: "Он наверняка отлично справится с задачей, поэтому мы с удовольствием попозируем для него". — "Мы?" — удивленно переспрашивает Дася. — "Ну да. А вдруг он захочет нарисовать обнаженными нас вдвоем? А если и не захочет — я с удовольствием поприсутствую на этом процессе. Мне ведь ужасно интересно, как все это у вас, художников, получается. Я так люблю наблюдать за твоей работой, ты ж знаешь". — Я произнес это самым невинно-беззаботным тоном, а сам выразительно и как бы серьезно поглядываю на Дашку. Пару секунд мы молчали, а потом оба заржали так, что стекла зазвенели.
"Он же не пустит тебя!" — хрипела Дашка сквозь смех. Ну, тут я разъяснил ей, что мужа он не пустить никак не сможет — на то есть особые законы. А поскольку я юрист, ему будет проблематично спорить со мной об этом. Дашуня прямо расплывалась по мне от смеха. "Вот он обрааааадуется!" — говорила она, влюбленно глядя на меня.
Я не буду пересказывать, как шли переговоры с Иваном Ивановичем. Он, конечно, "обраааадовался" так, что чуть под стул не сполз. Скажу только, что после некоторых приключений ситуация разрешилась так: мы договорились, что он рисует Дашку обнаженной столько, сколько считает нужным, а я при этом фотографирую весь этот процесс, снимаю его за работой — с горящими глазами, творческим выражением лица и т. п. , снимаю позирующую Дашку, краски и все-все-все, а потом все это вместе с Дашиными работами будет показано на отдельной выставке. Несколько Дашиных картин, его портреты обнаженной Дашки — и мой фотоотчет о процессе их создания.
Вот такой компромисс я придумал — и его самолюбию лестно, и Дашке защита будет, и карьера Дашкина не пострадает. А мне-то одна мысль обо всем этом — что голая Дашка будет показана на выставке во всех возможных видах — кружила голову, как наркотик. Родителям мы решили ничего не говорить — разве что в крайнем случае, если ситуация выйдет из-под контроля.
В итоге, можно сказать, все были довольны, одна Дашка нервничала, и в день первого сеанса была, как зачумленная: роняла вещи, спотыкалась, втихаря от меня пыталась курить (я ей запрещаю) . Ну, я с ней поговорил, успокоил ее, приласкал — все вроде было нормально. Пришли, Иван Иваныч уже на месте, галантный такой, улыбчивый, джентльмена из себя строит, все у него уже разложено… Я раскладываю штативы и свет, Дашка стоит в дверях, раскраснелась с холода — а он говорит: "Ну, модель, раздевайся!" — "А… а где?" — робко спрашивает Дашутка. — "Да какая разница! Прямо здесь! Или тебе удобнее в коридоре?" — это он вроде шутит так, и все на меня поглядывает. Вот старый хрен, задумал себя стриптизом побаловать — а у самого глаза масляные, и руки прямо чешутся. Я молчу, раскладываю свои причендалы, только подмигиваю Дашке, дескать — не бойся, мы на коне — и Дашка, гордо вскинув носик, начинает раздеваться.
Она, конечно, стеснялась сильно, но неловкости в её движениях почти не было заметно — сказалась Крымская Школа Женственности (см. третий рассказ) . Она дошла до белья, а я раскладываюсь — и поглядываю на старого хрена. Вижу — он замер, не шевелится, боится момент пропустить. Дашка тоже замерла в лифчике и трусиках, головку опускает — вижу, смелость испаряется, и говорю ей: "Дашунь, а ну — улыбочку твою фирменную, и покрасуйся маленько: первый исторический кадр". Направил свет, становлюсь за камеру, говорю — внимание, снимаю, — улыбаюсь Дашке, подмигиваю, — и она улыбнулась, снова распрямилась гордо, грудку выпятила… щелк!"Так, а теперь продолжаем раздеваться" — говорю, — "модель расстегивает лифчик… Черт подери, пяти минут не прошло, а уже получается эротическая фотосессия…" Иван Иваныч готов был, по-моему, сорвать с себя штаны — но вынужден был старательно делать солидный вид. Я говорю ему: "не волнуйтесь, Иван Иваныч, я только пару снимков сделаю, а потом вы усадите Дашку, как вам нужно, скомандуете, как свет сделать, и я вас ничем не отвлеку" , — а сам Дашке подмигиваю. У Дашки наконец заблестели чертики в глазах, она картинно стянула с себя лифчик, сложила его, свесив грудки, потом посмотрела вопросительно на меня, повернулась к нам попой и очень изящно и красиво сняла трусики. Все эти моменты я снимал, начиная разбухать от возбуждения.
Дашка высвободила ножки и повернулась к нам голышом, помахивая трусиками в руке. Она все еще стеснялась, но озорной чертик уже владел ею, и она гордо выпятила вперед грудки с сосками торчком, оттопырила попку, головку набок склонила и волосы распустила — когда они у нее струятся по плечу и груди, просто сдохнуть можно, как это красиво и возбудительно. Приняла, значит, эффектную позу, и — "Иван Иваныч, мне куда?"
Старый хрен, когда обрел дар речи, усадил ее, куда хотел, мы еще минут десять налаживали освещение — и процесс пошел. Я молча делал свое дело, а внутри просто исходил кайфом от всего. И Дашеньке это нравилось и возбуждало ее, я знал.